Сплетая рассвет - [3]

– Нет-нет, – быстро ответила я. – Просто возвращайтесь домой живыми и здоровыми. Вы оба.

Но затем я помедлила.

– Что, Майя? – поторопил меня Сэндо.

Мои щеки залились румянцем, и я опустила взгляд на свои руки.

– Если увидите императора Ханюцзиня, – медленно начала я, – нарисуйте его портрет, ладно?

Плечи Финлея затряслись от смеха.

– Значит, ты слышала о его красоте от деревенских девушек? Каждая из них мечтает стать одной из императорских наложниц.

Мне было так стыдно, что я не могла смотреть ему в глаза.

– Меня не интересует роль наложницы.

– Не хочешь жить в одном из его четырех дворцов? – ехидно полюбопытствовал Кетон. – Я слышал, у него есть по одному на каждую пору года.

– Кетон, хватит, – упрекнул его Сэндо.

– Чихать я хотела на дворцы, – ответила я, отворачиваясь от младшего из братьев к Сэндо. Его глаза лучились нежностью – он всегда был моим любимчиком и наверняка поймет. – Я хочу знать, как он выглядит, чтобы однажды стать его портнихой. Императорской портнихой.

Кетон закатил глаза.

– Это так же вероятно, как то, что ты станешь его наложницей!

Финлей с Сэндо кинули на него испепеляющий взгляд.

– Хорошо, – пообещал Сэндо, коснувшись веснушек на моей щеке. Мы единственные в семье, у кого они были – последствие долгих часов, проведенных в мечтах под солнцем. – Портрет императора для моей талантливой сестры Майи.

Я обняла его, прекрасно понимая, что просьба глупая, но все равно надеясь.

Если бы я знала, что это наша последняя встреча, то ничего бы не просила.

…

Спустя два года отцу пришло извещение, что Финлей погиб в бою. Имперская печать в конце письма была алой, как свежепролитая кровь, и ее явно наносили в спешке, поскольку имя императора Ханюцзиня смазалось. Даже по прошествии многих месяцев воспоминание о нем вызывало у меня слезы.

Затем, одной ночью, без всякого предупреждения, Кетон сбежал, чтобы присоединиться к армии. Все, что он оставил, – это наспех написанную записку, брошенную на вещах для утренней стирки – зная, что туда я посмотрю первым делом, как проснусь.

Я слишком долго бездельничал. Я найду Сэндо и верну его домой. Позаботься об отце.

Мои глаза наполнились слезами, и я смяла записку в кулаке.

Что он знал о сражениях? Как и я, Кетон был худым, подобно тростинке, и ему едва хватало сил, чтобы выстоять против ветра. Он не мог купить рис на рынке, чтобы его не облапошили, и всегда пытался увильнуть от драки. Как он переживет войну?

А еще я злилась, потому что не могла пойти с ним. Если Кетон считал себя бесполезным, то что можно было сказать обо мне? Я не могла сражаться в армии. И сколько бы тысяч часов я ни просидела за созданием новых стежков и рисуя узоры для продажи, мне никогда не стать мастером-портным. Никогда не управлять папиной лавочкой. Я девушка. Лучшее, на что я могла надеяться, – это удачно выйти замуж.

Отец ни разу не упоминал о побеге Кетона и месяцами отказывался говорить о моем младшем брате. Но я заметила, что его пальцы стали деревянными; он даже ножницы не мог держать. Свои дни он проводил за тем, что смотрел на океан, так что мне пришлось взять руководство над нашей хлипкой лавочкой на себя. Теперь ведение торговли и забота о том, чтобы братьям было куда возвращаться, легли на мои плечи.

Люди не нуждались в шелке и атласе – не тогда, когда наша страна поглощала себя изнутри. Поэтому я шила рубашки из конопляной ткани для местных рыбаков и льняные платья для их жен, а еще пряла из льна нити и штопала кители солдат, когда они проходили через наш городок. Рыбаки платили за мой труд рыбьими головами и мешками с рисом, а взымать плату с солдат казалось неправильным.

В конце каждого месяца я помогала женщинам, готовившим свои дары для усопших – обычно бумажную одежду, которую довольно трудно шить, – чтобы сжечь их в храмах в знак уважения предкам. Вшивала бумагу в обувь проезжавших мимо торговцев и нити с монетами в их пояса, чтобы защитить от карманников. Даже чинила амулеты странников, хоть и не верила в магию. В то время.

В дни, когда работы не было, а наши запасы пшеницы и риса находились на опасно низком уровне, я брала корзину из ротанга и клала в нее несколько клубков ниток, рулон миткаля и иголку, после чего бродила по улицам, ходя от двери к двери, и спрашивала, не нужно ли кому-нибудь что-нибудь заштопать.

Но в порту пришвартовывалось мало судов. По пустым улицам летала пыль и тени.

Нехватка работы беспокоила меня куда меньше, чем неловкие встречи, которые начали происходить на обратном пути домой. Раньше я любила ходить в пекарню, находившуюся напротив нашей лавочки, но с началом войны это изменилось. Теперь, когда я возвращалась на улицу Йянамэр, там меня ждал Цалу, сын пекаря.

Цалу мне не нравился. Не потому, что не служил в армии – он не мог, так как не прошел имперский медицинский осмотр. А потому, что, как только мне исполнилось шестнадцать, он вбил себе в голову, что я стану его женой.

– Ненавижу, когда ты клянчишь работу, – сказал он мне однажды.

Цалу жестом пригласил меня пройти в пекарню его отца. Даже на улице пахло хлебом и тортами, и у меня потекли слюнки от запаха дрожжей, ферментированной рисовой муки, жареного арахиса и кунжутных семечек.