Спитамен - [46]

Они стояли и молча разглядывали друг друга, прощаясь и в то же время подбадривая себя: «Нет, мы непременно еще увидимся. И тот чудесный миг, когда соприкасаются руки, повторится». И она сказала:

— Позволь проститься с тобой, Спитамен, мне пора.

Он хотел было помочь ей сесть в седло, но не успел. Она вставила ногу в стремя и вспорхнула на рыжую лошадь. В ее глазах он прочел насмешку и укор. Вздохнув, она произнесла: «Эх ты, герой!..» — и огрела лошадь плеткой.

Спитамен глядел вслед ей, стремительно уносящейся от него; вот она промелькнула на горбе холма и исчезла. И ему подумалось: какой бедной и серой была бы жизнь, если бы не было на свете Равшанак. И словно ветер прошелестел, касаясь его губ: «О Нахид, благодарение тебе! Ведь можно всю жизнь прожить, не испытав этого чувства, от которого все еще кипит, не успокаиваясь, кровь моя и трепещет сердце!..» И вздрогнул от неожиданно донесшегося, будто с неба, голоса:

— Спитаме — е–ен!.. Эге — ей, Спитамен!..

Со стороны леса к нему шел Ситон, ведя в поводу коня. Волосы растрепаны, на лице печать страдания.

— Откуда ты взялся?.. — спросил Спитамен.

— Будь милосерден, Спитамен благородный! — сказал, приближаясь, Ситон со слезами в голосе. — Мне не жить без Равшанак…

— А я тут при чем?..

— Уговори ее. Она тебя не ослушается. Я отблагодарю тебя. Возьми половину моих отар. Выбери, каких облюбуешь, коней из моего табуна…

— Ты со мной торгуешься, будто покупаешь верблюдицу на базаре!.. — перебил его Спитамен, сведя брови на переносице.

— Она поступит, как ты велишь, я знаю, — всхлипнул Ситон и провел грязной рукой по глазам.

Спитамен, глядя на него с удивлением, отрицательно покачал головой:

— Я простой смертный и не вправе вмешиваться в дела богов. Обрати свои молитвы к Анахит и Ахура — Мазде. Они повелевают нами.

Спитамен сел в седло и поехал.

— Спитамен!..

Он не обернулся.

— Спитамен, оставь Равшанак!.. Тебя накажет Анхра — Майнью, если не отречешься от нее, попомни мое слово, Спитамен!..

Спитамен стиснул зубы и пришпорил Карасача.

Глаза и уши Искандара

Чем чернее небо, тем ярче звезды. И мнится, будто миллиарды глаз вглядываются со всех сторон в землю, и все, что видят, становится известно тому, кто должен быть всеведущ, должен знать о малых и великих событиях, творящихся на земле. А вон пролегла по небу от горизонта до горизонта широкая и светлая полоса. Это благодарный Заратуштра отправил Ахура — Мазде целый караван, нагруженный драгоценностями. Один мешок на верблюде протерся, и просыпался из него жемчуг по всему пути следования каравана. Тогда велел Заратуштра караванбаши вернуться и собрать жемчуг, но Ахура — Мазда сказал: «Да останется в небе сей светлый путь. По нему многие заблудившиеся смогут находить свою дорогу». И в самом деле, с незапамятных времен люди, пересекающие бескрайние пустыни, когда сердце у них сжималось от страха, что они сбились с пути, обращали взгляд к небу, чтобы найти дорогу на земле, и этот усеянный жемчугами путь выводил их к оазисам, где они обретали пристанище, воду и пищу. А не прояви Ахура — Мазда такой щедрости, не оставь он, пожадничав, просыпанного жемчуга, скольких своих подданных, не сумевших отыскать колодцев, лишился бы…

Когда же небо затягивают черные облака, степь особенно устрашающа. Кажется, только вступи в нее, вмиг будешь проглочен, исчезнешь бесследно. Искривленные стволы саксаулов, простирающиеся в разные стороны их ветви напоминают в темноте ужасных драконов. Внезапно налетает ветер и бросает кому-то вдогонку летящие с разбойным свистом тучи песка, жалящего руки, лицо, засыпающего глаза, ноздри, и тут же затихает, будто удовлетворившись тем, что натворил. Эх — хе, не слишком — то много таких, кто знает, где начинаются эти пустынные степи и где они кончаются, столь они велики. Кто попадает сюда впервые, тому кажется, что места эти безжизненны со дня сотворения, земля мертва, как вон та истлевшая под солнцем туша. Кто-то и в самом деле находит здесь свой конец и обглоданные дикими животными и стервятниками кости его заносят песчаные барханы. Но для кого-то барханы эти служат местом обитания и надежным убежищем.

Небо вновь потемнело, звезды закрыли глаза…

Через степь едут, поторапливая коней, два всадника. На одном одежда воина. Кольчуга. На голове шлем. На боку побрякивают украшенные серебром ножны, в которые вложен длинный меч с крупной рукоятью. Другого же всадника по одежде можно принять за дехканина. Однако тоже сидит в седле, как влитой. Тоже рослый, сильный, мускулы, видать, укрепил не только работой в поле.

Если бы звезды открыли глаза, они увидели бы, что с противоположной стороны, по той же дороге, неведомо как узнаваемой в темноте, едут три других всадника, и им показалось бы, что обе группы спешат друг другу навстречу. Копыта коней увязают в песке, и их топота почти не слышно. Поэтому всадники увидели друг друга, когда едва не столкнулись лицом к лицу. Кто-то вскрикнул. Кони взвились на дыбы, заржали. Послышались звонкие удары клинков, в темноте разлетелись искры. Кто-то простонал: «Ой, мать родная!..» — и свалился на землю. Другой, наверно раненый, припал к шее лошади, и она помчала его в ночь. Третий, выкрикивая ругательства на непонятном языке, отбивал удары, но, увидев, что остался один, пришпорил коня, направив его за темнеющий бархан. Однако взвился в воздух аркан и захлестнул ему шею; всадник всплеснул руками и слетел на песок, а конь, словно призрак, исчез в темноте.