Спитамен - [17]

С некоторого расстояния не видно, что картины эти, во всю стену, набраны из отшлифованных кусочков разноцветных камешков. Смотришь, и начинает казаться, что ощущаешь веяние степного ветерка, пропитанного терпким запахом трав, слышишь стрекот кузнечиков, перекличку перепелов и шорох трав под легкими копытами газелей…

Одна картина незаметно переходит в другую. Там многоводная, залитая солнцем река и плывут по ней в большой лодке воины. Четко очерчены их лица. Скорее всего на картине изображены конкретные люди, какие-нибудь предки правителей Мараканды и их приближенных. Судя по выражению их лиц, не на прогулку они отправились и не на охоту, а на войну. На головах у всех шлемы, в руках щиты, вверх торчат пики. На носу лодки стоит предводитель и, заслонившись ладонью от солнца, вглядывается вперед, на нем сверкают доспехи, на боку меч. Белая джига[24] над его шлемом из страусового пера свидетельствует о высоком сане. Кто знает, быть может, это сам царь ведет в поход свою дружину. Ведь до покорения Согдианы Персией она была самостоятельным государством, и правили ею могущественные цари, о которых древними поэтами сложено множество дастанов…

Уставшие сидеть поднимались и выходили прогуляться, беседуя, по галерее среди пальм.

И Намич тоже в другое время, пожалуй, покинул бы хоть на полчаса свой трон, чтобы пройтись с Набарзаном по галереям дворца, а может, и выйти в сад подышать воздухом, да беседа была у них столь интересной, что не хотелось прерывать ее. Набарзан рассказывал о сражении с македонским войском при Гранике и при этом восхвалял Великого царя Дариявуша, его отвагу, говорил о том, как он искал возможности вступить в единоборство с македонянином Искандаром, решив спор по-рыцарски, победить или погибнуть в честном бою… Он проиграл это сражение лишь потому, что Ахура — Мазда отказал ему в покровительстве… Намич слушал внимательно, а сам думал: «Почему же Всемогущий лишил нашего Великого царя своего расположения?.. Разве мы недостаточно ему молимся? Или не делаем жертвоприношений?..»

Негромко и ровно звучал голос Набарзана, однако по тому, как он то сжимал пальцы в кулак, то начинал барабанить по подлокотнику унизанными перстнями пальцами, легко было понять, какие переживания он вновь испытывает, повествуя о том, что видел собственными глазами или хорошо знал по рассказам других очевидцев.

Македонянский царь Искандар, погрузив свое войско на небольшую флотилию, переправился через Геллеспонт в самом узком его месте, решив высадиться недалеко от Трои. Искандар стоял на носу флагманского корабля, и, когда они приблизились к азиатскому берегу, он метнул копье, загадав: «Если оно воткнется, то поход будет успешным, если же угодит в камень или скользнет, лишь коснувшись поверхности суши, то, значит, боги к нему не благоволят и придется у них вымаливать удачи, принеся жертвы Зевсу, Афине и Гераклу». Копье глубоко вонзилось в берег Азии.

Копье издревле считалось как в Элладе, так и у народов Азии оружием, которое использовали боги для выражения своего отношения к поступкам людей. Поэтому «завоеванные копьем» земли считались даром богов. Копье, вонзившееся в край империи Ахеменидов, служило для Искандара символом.

Великий царь Дариявуш, который сам «копьем завоевывал» соседние земли и присоединял к своей империи, узнав об этом, страшно разгневался и решил хорошенько проучить незадачливого юношу и его главного полководца Пармениона, который уже далеко не молод и обладает достаточной мудростью, чтобы предостеречь молодого царя от опрометчивых поступков. Рыцарская честь взывала к нему, чтобы он сразился с другим рыцарем. Истинный рыцарь мог отказаться от сражения с вражеской пехотой, с крестьянскими фалангами, ибо такие битвы не предусмотрены кодексом чести. Но уступить поле битвы другому рыцарю, не скрестив с ним оружия, — этого не мог позволить себе не только Великий царь, но и любой из представителей персидской знати…

Дариявуш решил дать сражение зарвавшемуся Искандару, не впуская его в свою страну далее реки Граника.

Переход от места высадки до Граника у Искандара занял четыре дня. Приблизившись к реке, огибающей город, македоняне увидели на другом берегу блистательный фронт персов. Первый заслон составляли отряды всадников, защищавшие крутой берег реки. За ними расположилась как бы вторая линия обороны, образованная пехотой наемников. Едва приметная усмешка тронула губы Александра, как только он это увидел. Он сразу прикинул, что построение персидской конницы на другой стороне реки крайне неудачно, ибо всадники могут добиваться успеха только наступая, а сейчас река преграждала им путь к атаке и лишала возможности использовать численное превосходство. «Глупцы, они рассчитывают помешать мне переправиться через реку!.. Думают, что смогут сбросить меня с моей агемой[25] в воду!..» — подумал Александр и, не мешкая, отдал приказ форсировать реку.

К нему бросился с правого фланга Парменион и, осадив коня, принялся возражать:

— Нельзя бросать в бой усталых воинов!

— Я знаю, что делаю! Прошу тебя, Парменион, не мешай мне!..

— Начало сражения лучше перенести на утро! Надо обдумать тактику…