Спитамен - [169]

— Ну, ну, ты не слишком расходись!.. — проговорил, нахмурясь, толстяк, в голосе его послышалась угроза. — В нашей воровской среде я не знаю никого, кто бы мог соперничать со мной. Это тоже своего рода искусство. Попробуй-ка у скупца выудить кошелек, если он зажал его в руке, засунутой в карман! Или из-под сидящего в седле седока увести коня так, чтобы он не заметил!..

— Не бахвалься! Как что посерьезнее, так ты за моей спиной прячешься!..

— Я?.. — возмущенно ткнул себя пальцем в грудь толстяк. — Ври, да не завирайся! Могу ли я спрятаться за твоей спиной, если она уже одной моей ляжки? Ха-ха-ха!.. — на него начала действовать травка; оборвав смех, он сощурил глаза. — Жалею, что связался с тобой! Меня порой пробирает мороз, когда ты едешь вслед и утыкаешься взглядом в мою спину!

— Чего это вдруг?.. — сделал удивленное лицо худощавый.

— Как скорпион, в любой момент можешь ужалить.

— Зачем? Ведь одному в этих гиблых местах делать нечего.

— Чтобы денег ни с кем не делить!.. Зачем… — усмехнулся толстяк и вновь затянулся чилимом.

— Твои карманы полны денег? — спросил худощавый и захохотал.

— Сам же говоришь, что получим много золота, если прознаем, где логово Спитамена…

— Тсс!.. — прижал к губам указательный палец худощавый и, вскочив, осмотрелся вокруг. Было темно и тихо, лишь шелестели от ветра камыши. — Как могло тебе такое в башку прийти?! Я и свою долю тебе отдам! Мне денег не нужно, их у меня хватает. Мне бы только свести с ним счеты… — мечтательно проговорил он.

— Счеты?.. — разинув рот, вытаращился толстяк и тут же рассмеялся: — Говорят, блохи тоже сводят со львом счеты!..

Худощавому не хотелось продолжать разговор на эту тему, он стиснул челюсти, и желваки резко обозначились у него на скулах. «Что там спорить? После Наутаки мы повязаны одной веревочкой», — подумал он, и, чтобы перевести беседу в иное русло, он сказал:

— Пошарь-ка там в хурджине, не осталось ли чего пожевать…

Толстяк вернул ему чилим, дотянулся до хурджина и, придвинув его ближе, вынул из свертка кусок сушеного мяса и испеченную в золе лепешку. Положив мясо на лепешку, порезал его на тоненькие ломтики.

Заморив червячка, они подбросили в костер сухого камыша и улеглись спать, укрывшись с головой чапанами. Стреноженные лошади паслись неподалеку, пофыркивая и позвякивая сбруей.

Кобар сказал правду, в деньгах он давно не нуждался, с тех пор как нанялся в услужение к Оксиарту. А отважиться на столь рискованное предприятие его подтолкнула собачья преданность хозяину.

Он заранее предполагал, что дело кончится только этим и потому долго не говорил Оксиарту о том, какие ходят разговоры в Мараканде о его дочери Равшанак и Спитамене. Ведь на чужой роток не накинешь платок. А болтали такое, что многим не сносить головы, если об этом узнает царь. Спитамен будто бы дважды совершал налеты на Мараканду из-за Равшанак; у него с ней якобы давняя связь: в последний раз он будто бы, уже взяв Мараканду, отказался от штурма цитадели, где укрылись близкие царю юноны, уступив мольбам Равшанак, которая согласилась ради этого провести с ним ночь…

Шила в мешке долго не утаишь. В конце концов пришлось Кобару рассказать обо всем хозяину, рискуя навлечь на себя его гнев. Оксиарт не то что гневаться, дара речи чуть не лишился. Побледнел, руки затряслись; схватившись за подлокотник кресла, опустился в него и, подперев ладонью лоб, несколько минут не мог произнести ни слова. Велев Кобару сесть рядом на скамью, поближе, он наклонился к нему и сдавленным, слабым, как у больного, голосом сказал:

— Моя дочь себе этого никогда не позволит. Мои враги ищут не прикрытые латами места, чтобы нанести удар. И сплетни эти будут служить им оружием до тех пор, пока Спитамен жив… — он сделал пальцем знак, чтобы Кобар придвинулся еще ближе: — У меня много золота. Я сейчас во много раз богаче, чем был. Будет щедро вознагражден тот, кто заткнет рты этим негодяям, с языков которых каплет яд…

Кобар погрузил вопросительный взгляд в глаза хозяина и медленно провел ребром ладони по горлу.

Оксиарт молча кивнул.

— Я царицу Равшанак всегда почитал за сестру. За свой позор она будет отмщена, — сказал Кобар и низко поклонился.

…Кобар услышал овечье блеянье и не сразу понял: во сне это или он уже проснулся. Сдернув с головы чапан, приподнялся, прислушался. Да, откуда-то доносилось блеянье овец, все ближе и ближе. Уже порядком рассвело. Кони стояли голова к голове, припорошенные инеем. Костер присыпало снегом. Бабах дрыхнул с открытым ртом и громко храпел. Кобар растолкал его. Тот вскочил, испуганно озираясь, зашептал молитву.

— Надо седлать коней, — быстро проговорил Кобар и кивнул на холм, на котором возникла одинокая фигура чабана.

Из-за холма появилась отара, впереди нее вышагивал лохматый, круторогий козел — вожак.

— Поздно, — сказал толстяк. — Наше бегство вызовет подозрение. Пошлют погоню. Да и можно ли в степи убежать от массагета?.. — печально усмехнулся он. — Лучше оставаться на месте и молиться Создателю, чтобы он не отказал в защите.

— Неужто он берет под защиту и таких, как ты?.. — съязвил Кобар.

— Если уж тебе покровительствует до сих пор… — проговорил Бабах, глядя на него исподлобья. — Я же святой по сравнению с тобой…