Список ненависти - [63]

У меня сжалось сердце. Я понятия не имела, как веселиться с этими людьми. Слово «веселье» мы понимали совершенно по-разному.

30

– Наверное, вы уже знаете, что от нас ушел папа, – сказала я, стоя спиной к доктору Хилеру и изучая содержимое его книжного шкафа.

Он сидел в кресле в своей привычной позе – перекинув ногу через подлокотник, указательным пальцем правой руки задумчиво водя по нижней губе.

– Мне рассказала твоя мама. Что ты об этом думаешь?

Я пожала плечами и подняла взгляд к стоящим на шкафу статуэткам. Фарфоровый слоник, врач и ребенок из коллекции «Precious Moments», отполированный кварц. Подарки от пациентов.

– Я уже знала об этом. И не удивилась.

– Порой то, чего ты ожидаешь, все равно причиняет боль, – отозвался доктор Хилер.

– Не знаю. Думаю, я давно перестала переживать из-за папы. Раньше было больно… теперь… теперь я чувствую что-то вроде облегчения.

– Понимаю.

– Кстати, спасибо, что успокоили маму по поводу анорексии.

Я отошла от шкафа и плюхнулась на диван.

Доктор Хилер кивнул.

– Но тебе нужно есть. Ты же это понимаешь?

– Угу. Так я и ем. Даже набрала чуток веса. Не волнуйтесь. Я не пытаюсь похудеть.

– Знаю. Просто твоя мама волнуется. Иногда неплохо бы побаловать нас, стариков. Ешь при ней время от времени. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула я. – Вы правы.

Он широко улыбнулся и радостно вскинул в воздух кулак:

– Опять прав! Нужно этим зарабатывать на жизнь!

Я закатила глаза, но, конечно же, засмеялась.

– О! Совсем забыла. Я кое-что вам принесла.

Доктор Хилер удивленно поднял брови и наклонился вперед за протянутым мной холстом, который я вытащила из рюкзака.

– Не стоило, – проронил он и развернул холст с портретом, который я нарисовала в прошлую субботу в студии Би. – Это потрясающе. Просто потрясающе! – пораженно воскликнул он. – Я понятия не имел, что ты умеешь так рисовать.

Я встала у него за спиной и посмотрела через его плечо на свой «Портрет Хилера». Не мужчины с темно-каштановыми волосами и сочувствующими глазами, с которым встречаюсь каждую субботу, а истинного Хилера – такого, каким я его вижу: море спокойствия, брызги солнца, луч света, ведущий меня сквозь глубокий и темный туннель под названием «моя жизнь».

– Да, – кивнула я. – Мне очень нравится рисовать. Женщина, у которой студия через дорогу, учит меня бесплатно. Еще я рисую в блокноте. Рисую вещи такими, какими их вижу. Не такими, какими все хотят чтобы ты их видел, а такими, какие они есть в действительности. Очень помогает. Хотя некоторые думают, что я веду еще один Список ненависти. Мне все равно. Их я тоже рисую.

Доктор Хилер осторожно пристроил холст на своем столе рядом с лампой.

– Можно мне посмотреть блокнот? Принесешь его в следующий раз?

Я робко улыбнулась.

– Хорошо. Принесу.

31

Дом Джессики Кэмпбелл пах ванилью. Он был кристально чист (равно как и минивэн, в котором ее мама подбросила нас до дома) и поражал яркими красками. Сиренево-голубой, травянисто-зеленой, золотисто-желтой. От подобной расцветки, будто взятой из рекламных роликов, пестрило в глазах.

Мы сидели за кухонным столом – Джессика, Меган, Шери Мэнсли, Маккензи Смит и я, – поедая мягкие крендельки, приготовленные мамой Джессики. Нам подали их на овальном блюде, с пиалами, наполненными горчицей, соусом барбекю и плавленым сыром. На блюде красовалась написанная вручную молитва «Отче наш».

Джессика с Шери болтали о Дуге Хобсоне, с которого в начале недели в спортивном зале сдернули штаны. Девчонки беспечно смеялись, небрежно забрасывая в рот крендельки. Я смотрела на них со странным ощущением, что сижу в зрительном зале кинотеатра и гляжу на экран. Меган с Маккензи читали в журнале статью о стрижках. Я сидела в дальнем конце стола, молча поклевывая крендель.

Мама Джессики, стоя у раковины, с улыбкой поглядывала на дочь. Она смеялась каждый раз, как девчонки вспоминали что-нибудь смешное, но не влезала в их разговор. Улыбка время от времени таяла на ее губах, когда она бросала взгляд на меня. Я старалась не обращать на это внимания.

Поев, мы поднялись в спальню Джессики, где она включила незнакомую мне песню. Девчонки начали танцевать, переговариваясь и издавая такие визгливые звуки, на которые мои собственные голосовые связки, наверное, не способны. Я поймала себя на том, что улыбаюсь, глядя на них. Если бы при мне был блокнот, я бы изобразила их такими, какими сейчас вижу. В кои-то веки я чувствовала, что вижу действительность.

Спустя некоторое время мама Джессики постучала в дверь, заглянула в комнату и с белозубой улыбкой сообщила, что ужин готов. Спустившись, мы нашли на стойке домашнюю пиццу. Трех видов. С идеальной коричневатой корочкой. Идеально запеченным мясом. Идеально мягкими и нежными овощами. Ровненькую, сдобренную чесночным маслом и тщательно покрытую сыром. Такую пиццу жаль было есть.

Я не смогла удержаться от мысли: что случилось бы с мамой Джессики, если бы я не помешала Нику? Если бы она потеряла свою дочку? Она бы все равно готовила идеальную пиццу и украшала кухонный стол вазочками с лимонами и зажженными ванильными свечами? Она не похожа на человека, смотрящего на издевательства сквозь пальцы. Ей известно, что Джессика звала меня Сестрой смерти? Разочаровалась ли она в дочери из-за того, как та ко мне относилась? Разочаровалась ли в себе из-за того, что воспитала дочь, способную глумиться над другими? И что бы случилось, будь она моей мамой? Что принесло бы ей большую боль – смерть дочери или ее возможное участие в стрельбе?