– Разве меня можно в этом винить? – Мама всхлипнула и уткнулась в скомканную салфетку, которую вытащила из кармана. – Мне и так трудно поверить в то, что теперь она хочет общаться со всеми этими ребятами, а они – с ней. А теперь еще этот памятный проект? Он, несомненно, не пойдет ей на пользу. Ей нельзя зацикливаться на случившемся. Ей нужно жить дальше, я ведь права?
– В последний раз тебе повторяю, мам: я не хочу с ними общаться. Я работаю над проектом. И все. Над школьным проектом. Мне казалось, ты ждешь не дождешься, когда я вольюсь в школьную жизнь. Вот я и вливаюсь.
Мама покачала головой.
– Пару дней назад она не хотела возвращаться в школу. А теперь хочет работать над школьным проектом с теми самыми детьми, которых занесла в Список, – обратилась она к доктору Хилеру. – Это как-то подозрительно. Отдает фальшью.
– Мама не разговаривала с Джессикой, – повернулась я к доктору Хилеру. – Я с ней говорила. Джессика совершенно серьезно предложила мне работу над проектом. Никакой фальши в этом не было.
Доктор Хилер кивнул, задумчиво потер губу, но ничего не сказал.
Мама покачала головой с таким видом, будто я какая-то дура, раз поверила Джессике Кэмпбелл. Будто я теперь вечно буду дурой, так как однажды поверила Нику. Мы с мамой молча уставились друг на друга.
– Ну что? – чересчур громко спросила я, не выдержав. – Почему ты так на меня смотришь? Она не сделает мне ничего плохого. Это никакая не подстава. Неужели так трудно в это поверить? Ты не смотришь телевизор? Не слышишь всех этих историй о том, как стрельба все изменила? Издевательства прекратились. Мне никто не навредит.
– Я беспокоюсь не из-за того, что они навредят тебе, – хрипло сказала мама. Посмотрела на меня покрасневшими глазами и промокнула нос салфеткой.
Я перевела взгляд с нее на доктора Хилера. Указательный палец замер на его губе. Он молчал и не шевелился.
– Тогда о чем ты беспокоишься? – удивилась я.
– Ты хочешь навредить им? – спросила мама. – Ты займешься с ними совместным проектом, чтобы закончить начатое Ником?
Я обессиленно села и откинулась на спинку дивана. Мама рыдала, умоляла, запрещала, прятала газеты и притащила меня к доктору Хилеру не для того, чтобы защитить меня от других детей. А для того, чтобы защитить их от меня. Она всегда боялась за них. В ее глазах я – преступница. И никакими уверениями мне этого не изменить.
– Раньше я не обращала на это внимания, – продолжала мама, обращаясь ко мне и доктору Хилеру сразу. – И посмотрите, чем это кончилось. Меня считают плохой матерью, и может, так оно и есть. Мать должна замечать подобные вещи. И не должна быть застигнута врасплох, как произошло со мной. Чем больше я ее отпускаю… тем сильнее боюсь, что на моей совести будет больше смертей.
Она всхлипывала, вытирая нос, и доктор Хилер говорил ей что-то своим тихим понимающим голосом. Но я не слышала его, оцепенев.
Я изменила маму. Изменила ее роль как родителя. Теперь ее задача не так легка и ясна, как в тот день, когда я родилась. Теперь ее работа не в том, чтобы защищать меня от остального мира. Теперь ее работа – защищать весь остальной мир от меня.
И это так несправедливо.
18
«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»
3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш
Шестнадцатилетний Крис Саммерс, по словам свидетелей, погиб как герой.
– Он пытался расчистить путь, – рассказывает шестнадцатилетняя Анна Эллертон. – Помогал ребятам выбраться в коридор. В этом весь Крис. Всегда пытался все устроить и организовать.
Согласно показаниям Эллертон, Саммерса отпихнули назад ученики, отчаянно стремившиеся выбраться из кафетерия. Из-за этого он оказался на пути у Левила.
– Ник засмеялся над ним, спросил: «Ну и кто из нас теперь крутой парень?». А затем выстрелил, – сообщает Эллертон. – Я подумала, что он умер, и убежала. Не знаю, сразу он умер или нет. Знаю только, что он пытался помочь. Он всего лишь пытался помочь.
* * *
Я чуть не повернула обратно. Глянула в длинное узкое окно на входной двери в класс и увидела ребят, устроившихся за выстроенными неровным кругом партами. Джессика сидела среди них и что-то горячо говорила. Миссис Стоун, педагог-консультант ученического совета, расположилась чуть сбоку от них за своим столом. Она положила ногу на ногу, из-за чего туфля на одной ступне съехала с пятки и болталась на пальцах. Мне вспомнилась увиденная в газете фотография, сделанная сразу после стрельбы, – лежащая на дорожке перед школой туфелька на шпильке, владелица которой то ли слишком боялась вернуться за ней, то ли была ранена, то ли убита.
Неужели всего год назад мы сидели в актовом зале, слушая выступления кандидатов в ученический совет? Неужели всего год назад мы с Ником, сидя со своими одноклассниками в разных концах зала, нашли друг друга взглядами и, наблюдая за поднимающимися на сцену кандидатами, закатывали глаза и жестами показывали то, чего не могли сказать вслух?
– Ты за кого сегодня голосовал? – спросила я его, когда мы встретились вечером.
Обнаженный по пояс, он лежал рядом со мной в палатке, которую мы установили за его домом. С тех пор как потеплело, мы приходили сюда каждый день. Уединившись в палатке, мы читали друг другу и обсуждали важные для нас темы.
