Список Мадонны - [34]

— Ты, Мартин Гойетт, пришел дать священную клятву «Братьям-охотникам». Ты должен поклясться в следующем.

Тебе открываются тайные знаки нашего братства. Никогда не открывай их кому-либо и не говори о них с кем-либо, кроме других членов братства. Отныне ты будешь жить под знаком винтовки, пересеченной со штыком. С честью неси этот знак до самой смерти.

Голос продолжал монотонно звучать, побуждая Мартина повторять торжественную клятву. Произнося слова, Мартин обнаружил, что он более концентрируется на определении личности говорящего, нежели на строгих словах клятвы.

— Я клянусь в этом, понимая, что если нарушу эту клятву, то все мое имущество будет уничтожено, а горло перерезано.

Как только он произнес последнее слово, повязка с его глаз была сорвана. Мартин сощурился от внезапного света. С десяток пистолетов и ружей смотрели стволами прямо в его сердце, а глаза тех, в руках кого они находились, были неулыбчивыми и угрюмыми. У того, кто был к нему ближе всех, в руке был пистолет. Мартин заметил, что эта рука подрагивала. Рядом с ним стоял Анри Бриен.

Болонья, 6 августа 1221 года

Жара волнами плясала по мощенным булыжником улицам. Молодой монах поставил свою ношу на землю и торопливо вытер влажный от пота лоб. Он очень устал, но медлить было нельзя. Он долгие мили нес эту воду для своего любимого учителя. Холодную воду из источника высоко в горах, там, где не свирепствовала лихорадка. Он размял болевшие плечевые мышцы, прежде чем вновь взвалить на себя два бурдюка из козлиной шкуры, приятно холодившие его разгоряченную кожу. Впереди за дымкой можно было уже разглядеть низкие белые стены монастыря Святого Николая на Винограднике. Монах припустился рысью, плоские подошвы его сандалий на бегу шлепали по раскаленным камням. Он попал в монастырь через железные ворота и открыл дверь в кухню. Зайдя внутрь помещения, он наполнил холодной водой из одного бурдюка неглубокую глиняную чашу, которую осторожно понес по узкому темному коридору в одну из комнат северной половины дома. Появился пожилой монах и без слов принял чашу из протянутых рук, отвечая на мольбу в глазах молодого человека скорбным наклоном головы. Перед тем как закрыть за собой дверь, молодой монах краем глаза разглядел хрупкое белое тело, лежавшее на полу. Со слабым вскриком он опустился на колени и сквозь душившие его рыдания начал молиться.

В самой комнате брат Родольф держал голову Доминика в своих руках и тихо плакал, вытирая пот с искаженного лихорадкой лица. Остальные монахи, присутствовавшие в комнате, беспокойно переходили с места на место, шурша своими белыми рясами по каменному полу. В комнате было душно из-за отсутствия окон. Большие мухи снаружи делали жару совсем невыносимой своим непотребным жужжанием.

— Он заснул, — сказал брат Вентура. — Но немного воды выпил.

Затем он встал на колени, другие следом за ним тоже преклонили колени на посыпанный пеплом пол, перебирая пальцами тяжелые четки, свисавшие с их поясов. Вентура посмотрел на Родольфа поверх склоненных голов. Оба плакали. Они видели слишком много смертей, чтобы думать иначе. Конец был близок.

* * *

Доминик де Гузман лежал там, где ощущал себя ближе всего к Богу. На полу, покрытом пеплом. Смиренный и раскаивающийся. Его любимый учитель скоро заберет его бренное тело, не совершившее ничего выдающегося, кроме непорочности. Он улыбался, пока картины его жизни проходили перед ним.

Он видел альбигойцев, смеявшихся над ним и плевавших в него. Он благословлял их даже тогда, когда их плевки скатывались по его щекам. Его глаза светились, когда он приклонил колено, принимая от папы Гонория мантию ордена, который он основал. Он видел себя на снегу, молящегося за стенами монастыря, основанного им на склоне горы на родине, в Испании. Он вытянул руку, чтобы прикоснуться к брату Иордану, когда они оба шли по болотам Саксонии, в радостном расположении духа, с пустыми животами и в прохудившейся одежде.

На какой-то миг видения оставили его.

После чего появился расплывчатый образ, принявший облик кардинала Уголино, его друга и покровителя. Они сидели вместе на каменной скамье в висячем саду в Ломбардии и беседовали о будущем ордена. Он помнил даже запах сырой бурой земли, прилипшей к их сандалиям.

Худое тело содрогнулось, когда видение стало более явным и до боли приятным.

Это был Реджинальд. Доминик ясно видел его. Больной, Реджинальд поднялся и сел на своей койке в Риме. Он видел Ее ночью, и Она излечила его. Он плакал во сне. Родольф наклонился и осторожно обтер его покрытое потом лихорадки лицо.

* * *

Луч полуденного солнца проник в темную келью и остановился на пустой кровати, когда Доминик пришел в себя. Он увидел Родольфа и глазами улыбнулся ему. В комнате собралось больше людей. Они прибыли следом за блаженным Иоанном из Салерно, чтобы побыть рядом с ним. Никто не знал, что сказать. Тронутый этим молчаливым страданием, Доминик сам заговорил с ними, хотя усилие, понадобившееся для этого, ослабило его и без того убывающие силы.

— Не стоит плакать, мои любимые. Не печальтесь, что это немощное тело уходит. Я направляюсь туда, где буду лучше служить вам.