Спирита - [23]

Не было ни предплечья, ни тела, словно Спирита давала понять, что ее рука – это знак. Пока Ги смотрел на нее, уже ничему не удивляясь, белоснежные пальцы легли на бумагу, в беспорядке разбросанную на столе, и задвигались, как при письме. Казалось, они выводят строчку за строчкой, а когда они со скоростью актера, пишущего любовную записку в какой-нибудь комедии, достигли конца листа, Ги схватил его, в надежде увидеть буквы, знакомые или незнакомые. Но бумага была чиста. Ги растерянно смотрел на листок. Он поднес его к лампе, рассмотрел со всех сторон, поворачивая к свету то так, то этак, но не обнаружил ни одной черточки. Тем временем рука Спириты продолжала ту же воображаемую работу на другом листе, и все так же безрезультатно.

«Что значит эта игра? – озадаченно подумал Маливер. – Может, Спирита пишет симпатическими чернилами и надо поднести бумагу к огню, чтобы проступили буквы? Но таинственные пальцы не держат ни пера, ни даже тени пера. В чем же дело? Неужели я сам должен послужить секретарем духу, стать своим же собственным медиумом⁴, если воспользоваться языком посвященных? Ведь, говорят, духи умеют вызывать видения и создавать в мозгу тех, кого они преследуют, устрашающие или великолепные картины, но при этом не в силах воздействовать на вещи материальные и не способны поднять даже соломинку».

Он вспомнил, как написал записку госпоже д’Эмберкур, и подумал, что Спирита с помощью каких-то нервных импульсов сможет мысленно продиктовать ему то, что хочет сказать. Оставалось только дать своей руке полную свободу и постараться заглушить собственные мысли, чтобы они не смешивались с мыслями духа. Глубоко вздохнув, Ги приказал замолчать своему перевозбужденному рассудку, отрешился от внешнего мира, приподнял фитиль в лампе, чтобы добавить огня, взял перо и чернила, положил руку на стол и с бьющимся от страха и надежды сердцем стал ждать.

Через несколько минут Ги охватило странное ощущение, ему показалось, что собственное «я» покинуло его, все воспоминания стерлись, словно сновидения после утреннего пробуждения, а мысли улетели вдаль, как птицы, теряющиеся в небесной выси. Хотя его тело хранило прежнюю позу, сам Ги из тела ушел, испарился, исчез. Другая душа или по меньшей мере другие мысли заменили его душу и мысли и начали управлять органами, застывшими в ожидании приказов нового хозяина. Пальцы Маливера вздрогнули и задвигались, выполняя не осознаваемые им движения, кончик пера побежал по бумаге, быстро нанося буквы слегка измененным под чужим воздействием почерком. Мы нашли этот листок с потусторонней исповедью среди бумаг Маливера, и нам позволили переписать его.

История, продиктованная Спиритой

Прежде всего, Вы должны узнать, что за таинственное создание вторглось в Вашу жизнь. Сколь ни велика Ваша проницательность, Вы не в силах распознать мою истинную природу, и потому, как в плохой трагедии, где герои произносят длинные монологи о себе самих, я тоже вынуждена объяснить все сама. Меня оправдывает лишь то, что никто другой этого не сделает. Ваше отважное сердце, сердце, которое без колебаний ответило на мой призыв ступить в таинственные и пугающие сферы, не нуждается в ободрении. И вряд ли существуют такие угрозы и опасности, которые помешали бы Вам продолжить путь в неведомое. В мире незримом, скрытом за миром видимым и реальным, есть свои ловушки и пропасти, но Вы в них не попадетесь. Там обитают духи лживые и порочные, ведь бывают ангелы черные и ангелы белые⁵, власти непокорные и власти покорные, силы добрые и силы злые⁶. Вершина мистической лестницы озарена вечным светом, а ее подножие утопает во мраке. Я надеюсь, что с моей помощью Вы достигнете ступеней света. Я ни ангел, ни демон, ни один из тех духов-вестников, что передают сквозь бесконечность божественную волю, подобно тому, как нервные токи сообщают волю человека его членам. Я просто душа, ожидающая Судного часа.

Милость Небес позволяет мне надеяться, что приговор не будет суровым. Я жила на земле и могла бы сказать о себе словами печальной эпитафии с картины Пуссена: «Et in Arcadia ego»[4]⁷. He подумайте, судя по этой латинской цитате, что я дух образованной женщины. Там, где я пребываю, ведомо все, нам внятны все языки, на которых изъяснялся род человеческий до и после крушения Вавилона. Слова – всего лишь тени мыслей, а мы владеем мыслью как таковой, ее изначальной сущностью. Если бы там, где нет времени, существовал возраст, то на моей новой родине я была бы молода: не так много дней прошло с тех пор, как я, освобожденная смертью, покинула атмосферу, которой Вы дышите и куда меня возвращает желание, не угасшее после перехода в мир иной. Моя земная жизнь или, лучше сказать, мое последнее появление на вашей планете было кратким, но я успела испытать самое горькое чувство, какое только может выпасть на долю нежной души. Когда барон Ферое пытался понять, какова природа духа, чьи неясные проявления Вас тревожат, и спросил, не умирала ли от любви к Вам какая-нибудь женщина или девушка, он, сам того не подозревая, был очень близок к истине. И хотя Вы не могли припомнить ничего подобного, его предположение глубоко взволновало Вашу душу, и Вам не удалось скрыть сие волнение за шутливым и скептическим ответом.