Spero - [51]

Леодегарий, граф Вьенн.

Сомнамбула с повадками садиста, никчемное существо, лишь по ошибке считаемое человеком. Этот мог предать не приходя в сознание – если в голове Леодегария, похожей на давно заброшенную крепость, конечно, еще сохранилось подобие сознания. Что ж, по крайней мере занятно будет обречь его на те пытки, которые он дарил другим. Может, некоторые страницы в веками переписываемой книге боли будут ему в новинку…

Теодорик Второй, граф Альбон.

Трусливый скряга, плут и проходимец. Этот готов в лепешку расшибиться, лишь бы выгадать из военной кампании Алафрида жалкий серебряный грош. Что пообещал ему Лаубер? Переписать пару старых векселей? Удавить самого упорного кредитора? Может, поделиться золотом из Туринской казны? Неважно. Теодорик отправится вслед за прочими, получив свою часть паучьей благодарности.

Герард, приор Ордена Святого Лазаря. Этот посложнее устроен, но тоже мусор. Заносчивый церковный служка, изображающий из себя неистового воина Господнего, но на деле лишь никчемная шестеренка в недрах Святого Престола, один из многих тысяч самоуверенных мелких прелатов. Наверняка устремился в Арборию за славой, но, покрыв себя вместо славы позором, поспешил урвать то, что ему предложили победители, и, надо думать, остался доволен.

Семь человек. Семь имен. Гримберт вновь и вновь повторял их, иногда осознанно, иногда машинально, чтоб не лишиться чувств на особо затяжном и сложном подъеме. Это они согревали его, а не зыбкое пламя чахлого костра, который разводил Берхард. Это они давали ему сил, а не горькая краюха черствого хлеба, которую он грыз на привалах. Это они заставляли его вновь и вновь подниматься на ноги, когда тело выло от боли, а суставы скрежетали, словно изношенные шарниры.

Семь имен. Удивительно, сколько вещей в мире воплощено в цифре семь. Семь дней на сотворение света. Семь смертных грехов. Семь добродетелей. Семь рыцарских благодетелей. Семь церковных таинств. Семь чудес света. Семь низких ремесел. Семь очей на камне Саваофа. Семь свободных искусств. Семь чаш Божьего гнева, вылитые ангелами…

Прежде он никогда не задумывался об этом. «Прежде у меня и не было времени подумать о таких вещах, – вспомнил Гримберт, – все свободное время я отдавал тому, что получалось у меня лучше всего, – плетению бесконечной паутины».

Зато теперь его в избытке. А скоро появится и возможность воплотить все в жизнь. Если он до сих пор был жив, наперекор всем своим недругам и даже самим Альбам, то только ради этой возможности.

Она, эта возможность, уже не была бесплотной. Она существовала, она ждала его, она манила его. Она ждала его под Бледным Пальцем. Значит, Берхард считает, что обратного пути его искалеченное тело не выдержит? Плевать! Ему не потребуются силы на обратный путь.

– Пошли, – бросил он, приподнимаясь со стиснутыми в кулаки пальцами, чтоб сохранить еще на несколько секунд драгоценное тепло костра. – Чем раньше мы доберемся до Бледного Пальца, тем лучше.

Кажется, он впервые услышал в голосе Берхарда не сухую насмешку и не презрение, а искреннее изумление.

– Ты что, мессир, даже передохнуть не хочешь? Слабый же, как пугало, ветром шатает! Отдохни маленько!

– Ни к чему отдыхать. Я не хочу тратить время. Пошли. Или можешь остаться здесь, греть свою задницу, а я пойду.

– Вслепую?

– Если понадобится – вслепую. Только укажи направление.

Берхард выругался по-иберийски, неохотно притаптывая костер. Должно быть, даже ему, давнему жителю Альб, передышка казалась чересчур короткой, не способной восстановить силы.

– Надеюсь, та штука, которую ты ищешь, убьет тебя.

Гримберт с трудом улыбнулся. Тот крохотный запас тепла, что он подчерпнул от костра, уже исчез. Улетучился, оставив смерзшийся ком внутренностей, трещащие суставы и стертые до кровавого мяса ступни.

– Что, не хочешь вести меня обратно?

– Нет, – ответил Берхард, сплевывая в снег. – Просто это доставит мне удовольствие, только и всего.

* * *

Этот день казался ему длиннее, чем предыдущие семь. Часы и минуты словно слиплись в ледяной ком, мучительно медленно тая, отчего Гримберт изнывал еще больше, чем от усталости.

Бледный Палец. Он шел к нему, точно паломник к святыне, забыв про насущные потребности тела, не обращая внимания на то, что калечит его еще больше. Сейчас это не имело значения. Он сделал самую большую ставку в своей жизни и завтра узнает, сыграла ли она или судьба, усмехнувшись покрытыми сифилитическими язвами губами, небрежно сметет ее с игорного стола.

Берхард не собирался делать ему послаблений. Напротив, к тому моменту, когда он смилостивился и объявил привал, Гримберт ощущал себя так, словно опустил свои обмороженные ноги в мясорубку, которая размолола кости и плоть в одну однородную замерзшую массу.

– Господи, ну и вонь же здесь стоит… Это что, кладбище?

– Это выход сероводорода, мессир, – отозвался проводник. – И ежли тебе он кажется не таким изысканным, как запах венецианских духов, лучше бы тебе к нему привыкнуть, потому что дышать нам им еще долго.

Гримберт не собирался пререкаться. Даже если проклятые горы пахнут как дохлая кошка, пролежавшая неделю на солнцепеке, это не самое худшее их свойство. Уж точно не самое смертоносное.