Spero - [31]

– Интересное дело, – заметил он глухо. – Дым из трубы полощется. И охранные камешки с тропы сброшены. Никак гости в Чертовом Палаццо.

Гримберту не было до этого дела. Последний час он тащился не столько из упрямства, сколько по привычке. Мозг, измотанный выше отпущенного ему предела, попросту отключился, оставив тело монотонно и бездумно повторять одни и те же, зазубренные до кровавых мозолей, движения.

– Занимать чужое в Альбах не полагается, – задумчиво произнес Берхард. – С другой стороны, это могут быть такие же уставшие путники, как и мы. С такими не грех преломить хлеб да поговорить. Тоже добро. Здесь, в горах, только от другого путника и можно узнать, что тебя ждет за перевалом.

Осторожность просыпалась медленно, с трудом оправляясь от жестокого холода. Но раз проснувшись, уже не желала сворачиваться в кольцо. Незваные гости посреди Альб? Гримберт всегда с настороженностью относился к любым совпадениям.

Люди Лаубера? Отчего бы и нет. Душу обожгло от затылка до пяток, будто над ней распахнулась огромная озоновая дыра, истекающая радиацией. Выследили его в Бра и устроили засаду на пути. Так и ловят самонадеянных пташек, забывших про осторожность.

Конечно, он не один, у него есть Берхард… Гримберт мысленно скривился. Долго ли будет сопротивляться старый однорукий Берхард, увидев в руках слуг Лаубера графскую инсигнию вкупе с направленным в лицо лайтером? Пожалуй, что и минуты не будет. А если ему заплатят пару монет, еще и, пожалуй, поможет найти короткую дорогу обратно.

– Лучше не заходить, – пробормотал Гримберт, не разжимая зубов, чтоб те не лязгали. – Ты сам говорил, верить людям в Альбах опасно.

Берхард молчал долго – с полминуты, что было много даже по его меркам.

– Ночь будет холодной, – хмуро произнес он. – Околеешь ты в своем тряпье. Альбы суровы, но в них есть порядок, глотку здесь рвать первому встречному не полагается. А добрые люди между собой завсегда столковаться могут, по-христиански это. Значит, так, говорить буду я, а ты старайся помалкивать, понял?

Берхард несколько раз отрывисто и сильно ударил кулаком в дверь. Судя по глухому звуку, дверь была прочной, основательной. Видимо, и все Палаццо было ему под стать. Не графский замок, но и не деревянная конура из тех, что ютились на окраинах Бра. «Неудивительно, – подумал Гримберт, – этот дом должен защищать от непогоды и от скверного нрава гор».

– Кто? – кратко спросил кто-то через дверь. – А ну назовись, а то пальну!

Берхард кашлянул.

– Добрые путники и рабы Божьи! Застигнуты непогодой, сделайте милость, пустите под крышу!

Палаццо некоторое время молчало, хотя изнутри доносилась приглушенная возня. Человек внутри был не один, Гримберт явственно различил два или три голоса. Люди Лаубера? «Нет, – подумал он, – едва ли. Люди Лаубера должны были быть профессионалами до корней волос. Если бы они в самом деле устроили здесь засаду, сейчас он сам корчился бы, уткнувшись лицом в снег. А эти не спешат, даже напротив, как будто бы нарочно медлят, не желая открывать дверь».

– Ладно, заходите, коль без лихого умысла. По одному и не дергайтесь чересчур… Кто такие?

Из распахнувшегося дверного проема повеяло теплом. Те, кто устроился в Палаццо, не пожалели для очага топлива, натоплено было так жарко, что Гримберт едва не пошатнулся на пороге. Тепло… Он шагнул внутрь, мгновенно забыв про все свои опасения, тело вдруг обмякло, как кусок свежевыстиранной холстины, утратило волю. Тепло… Это было как благословение с небес, которое мгновенно пропитало его, окутав целиком.

– Однорукий старик и при нем слепой, – доложил незнакомый голос, не пытающийся скрыть настороженных интонаций. – Ну и компания.

– А ты кого ожидал? Придворных фрейлин? – осведомился другой голос, грубоватый и низкий. – Да опусти ты нож, на егерей они уж точно не похожи.

Внутри стоял тяжелый запах затхлости, который обыкновенно бывает у всех помещений, где человек появляется лишь изредка и по мере необходимости, но Гримберт мгновенно забыл про него, потому что ощутил другой запах, наслаивающийся на первый, и такой мощи, что, пошатнувшись, чуть не растянулся на полу.

Запах мяса. Густой и горячий, он был столь сочным и упоительным, что хотелось рвать сам воздух зубами. Гримберт почувствовал, что сейчас лишится чувств.

Мясо… Сейчас он отдал бы свой лучший виноградник за пару фунтов мяса, и пусть даже оно будет жестким, как лошадиная подкова, непропеченным и пересоленным. Гримберту пришлось закатить самому себе звенящую мысленную пощечину, чтоб восстановить трезвость мысли. Не своего виноградника, напомнил он себе, а виноградника его сиятельства Гунтериха, маркграфа Туринского.

От сочетания теплоты и запаха съестного в теле словно разом лопнули все треснувшие за дни пути кости и растеклись обмороженные мышцы. Он едва не осел кулем на пол, но крепкая рука, в которой он узнал знакомую хватку Берхарда, пригвоздила его к стене.

– Благословение всем тем, кто не отказывает уставшим путникам. Звать меня Эберульф, а это мой племянник, Ансерик.

Голос Берхарда не мог похвастаться богатым спектром, но сейчас, как показалось Гримберту, он незаметно переменился, сделавшись более тихим, чем обычно, суетливым и едва ли не жалобным. Мало того, наполнился каким-то чудным говором, которого Гримберту не доводилось слышать даже в Салуццо.