Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера" - [28]

Задумано — сделано. А если учесть, что довольно-таки устал, торгуясь с тем, от кого зависело запаять усопшего в цинковый гроб… Если я ему: "Это же бешеные деньги! Побойтесь Бога!" А он мне: "Не лезь со своими повадками! Если тебе так уж все это удовольствие дорого, — отправляй своего покойника голым!"

Стою, значит, на означенном пятачке, жду своего счастья, но никто ко мне не подходит. А воздух явственно наливается темнотой…

Наконец, замечаю двух женщин, равно пожилых, одна полная, низенькая, вторая длинная и худая. Слышу, как худая говорит полной:

— Дора, клиент ждет…

И полная, прихрамывая, подошла ко мне, подтянулась, спросила в самое ухо, будто Бог весть какие тайны решила у меня выведать:

— Вам что — комнату, квартиру или особняк с видом на море? Меня лично зовут тетя Дора.

— Тетя Дора, — скромно сказал я, — от особняка сразу отказываюсь, но если есть комната да к тому же рядом с морем…

— Есть! Большая, восхитительная комната "радушком" с морем! Как раз для вас! Это вам большая-большая радость! Пошли?

— Пошли, — благодарно, предчувствуя скорый отдых и одиночество в чистой комнате, столь желанное после хождения по инстанциям…

Тетя Дора внезапно обернулась и предупредила:

— Шестнадцать рублей за сутки.

— Не много ли? За что?

— Вы же видели, дорогой, что я стояла не одна, а с маклершей… Ей десятка, мне всего-то шесть…

Спорить не рискнул. Ночь на носу. Пока шли — исчезло море.

— Где же море? — спросил. — Куда это мы?

— А зачем вам море? Вам же нужна отдельная комната, я вам даю отдельную комнату.

Шли, шли, шли… Я уже еле волочил свой чемодан… Наконец, передо мной серый, унылый и с виду вовсе не жилой дом из бетона, а внутри словно все готово для съемок фильма в духе итальянского послевоенного неореализма — кучи галдящих детей, крикливые матери и сердитые бабушки, грязь, нищета, неприятные запахи…

Тетя Дора решительно вела меня за собой по шаткой лестнице, а по пути поясняла без зазрения совести:

— Вы хотели виллу? Вот вам вилла…

И привела в убогую цементную комнатенку с кроватью, кое-как застеленной нечистым, мятым бельем. Я поставил чемодан. Садиться на кривоватый стул остерегся.

Тетя Дора доброжелательно предложила:

— Чаю хотите?

Стремительно отказался.

— Вы, может быть, брезгуете? — удивилась хозяйка "виллы". — И вы откажетесь, если я предложу вам заняться любовью?

Я молчал, как истукан. А хозяйка, игриво поддев меня плечиком, развивала свою мысль дальше:

— Я еще ничего. Вам по секрету? У меня любовничек есть, грузинчик.

— На здоровье, тетя Дора, — отозвался я. — Я вам не враг.

— Он у меня, наверное, такой же коммерсант, как и вы. Тоже промышляет. У него золотой товар. Вы не хотите у него купить? Кстати, уже поздно. Куда же денусь? Вы не будете возражать, если я, как собака, переночую у порога?

— Что вы! Ваше право… как хотите, — я уже понял, что попался, что деваться мне вовсе некуда, и какие же с моей стороны возможны возражения…

— Вот и хорошо, — поощрила мою покладистость хозяйка "виллы". — Скоро придет мой грузинчик со своим товаром. Вы не будете возражать, если мы вместе с ним поспим у порога? Догадайтесь, чем он торгует? Каким золотом? Таранькой! Он сейчас ее привезет и вы получите возможность купить себе эту прекрасную тараньку.

И верно, очень скоро наружная лестница заскрипела под чьими-то грузными шагами, и в комнату с мешком воблы ввалился "любовничек-грузинчик" лукавой тети Доры. Нет, путаю, не с мешком, с двумя мешками пришел солидный, но сильно обросший щетиной кавказец. От него разило этой самой, еще сырой, вернее, свежепосоленной рыбой.

— Вы не возражаете, — обратился он ко мне, обалдевшему от всего увиденного и услышанного, — если я разложу рыбу на полу. Ее надо просушить.

— Пожалуйста, — прошептал я, томясь навалившимися ощущениями полного бесправия.

Так мы и проспали ночь. Я, как квартиросъемщик "виллы", на единственной в комнатенке кровати, застеленной Нечистым бельем, тетя Дора с "грузинчиком" у порога, а по всему полу, испуская тяжкий дух, — валялась мокрая вобла.

Когда я, положив деньги за столь впечатляющий ночлег, на цыпочках пробирался между распластанными, скользкими рыбешками, вдруг почувствовал — меня схватили за руку. Это тетя Дора спешила спросить:

— Куда вы? Еще же так рано…

— Мой товар, — ответил я строго, — так же может пропасть, как и ваш, если о нем не позаботиться. Я спешу.

— Вы вернетесь? — искра надежды и веры в мою преданность отчетливо сверкнула в голосе неугомонной женщины.

— Видимо, да…

Соврал, конечно… И как же быстро шел прочь… Почти бежал…

Вот, значит, еще один "одесский" вариант, как люди борются за свое существование и в какие переделки приходится порой попадать мне, "печальных дел мастеру"…

Борются, борются… сначала знакомый мне писатель хотел во что бы то ни стало иметь дачу в Переделкине, потом, после смерти, его родственники боролись за то, чтобы кормилец был непременно похоронен здесь же, на Переделкинском кладбище. А директор кладбища, голубоглазая женщина в полном соку, боролась за то, чтобы получить с них хорошие, не менее тысячи, деньги за вымаливаемое разрешение. И я знаю, что эта руководящая дама как-то заодно и, вероятно, искренне верила в Бога, чуть чего крестилась. И объясняла свою тягу к чужим деньгам одним: мол, надо и могильщиков ублажить… И ей верили. А я — нет. Я знал, что в этой должности пребывает ее личный муж.