Спецназовец. За безупречную службу - [30]

В сочетании с недавним звонком мужа, сообщившего, что завод захвачен рейдерами, зрелище было не только впечатляющее, но и весьма красноречивое. Подавляющее большинство добропорядочных граждан, независимо от их возраста, рода занятий, национальной и половой принадлежности, в этой ситуации оцепенели бы от вполне объяснимого и простительного испуга. Валентина Ивановна тоже испугалась, и притом достаточно сильно, но гены, роднившие ее с братом, боевым генералом Камышевым, каким-то образом взяли свое: плохо соображая, что и зачем она делает, женщина схватила лежащую на комоде визитку генерала Алексеева и, скомкав в кулаке, бросила в камин. Ввиду стоящей на улице несусветной жары камин не топился уже полных два месяца; кирпичный под был чист, хоть ты хлеб на нем режь, и Валентина Ивановна торопливо положила в камин несколько заготовленных загодя березовых поленьев, прикрыв ими предательски белеющий на фоне серо-сизых от жара кирпичей комочек плотной бумаги.

Забравшийся во двор рейдер тем временем отпер ворота, и в них неторопливо, по-хозяйски, вкатился синий грузовой микроавтобус. На дворе стоял белый день, но происходящее не привлекло ничьего внимания: все делалось быстро, аккуратно — вот именно, без шума и пыли, — да и обитатели недавно выстроенного поселка старались не совать нос в чужие дала, потому что не любили, чтобы соседи, в свою очередь, слишком активно интересовались подробностями их личной жизни.

Ворота закрылись. Краем глаза наблюдая за тем, как из кузова микроавтобуса горохом сыплются и проворно, как тараканы, разбегаются по двору затянутые во все черное, хищно сгорбленные мужские фигуры, сестра генерала Камышева уже вполне осознанно взяла со стола мобильный телефон и несколькими нажатиями клавиш удалила из памяти аппарата последний набранный номер. После чего, уже понимая, что просто-напросто вопиет в пустыне, набрала известный с детства номер и, дождавшись ответа, сказала в трубку:

— Алло, милиция? То есть, простите, полиция… В мой дом…

Со стороны прихожей послышался протяжный, протестующий скрежет неохотно уступающего грубой силе металла входной двери, в спальне стукнуло неплотно закрытое окно, а в следующее мгновение рука в беспалой перчатке с силой ударила Валентину Ивановну по запястью, выбив из ладони гнусаво квакающий голосом дежурного оператора телефон.

— Насчет места на кладбище договариваешься, сука? — спросил грубый мужской голос.

Вслед за волной удушливого табачного перегара в лицо ударил тяжелый кулак, и Валентина Горчакова, урожденная Камышева, негромко вскрикнув, упала на пушистый ковер, который долго присматривала и наконец-то купила всего два месяца назад.

Все было проделано без шума и пыли — настолько, насколько возможно. По крайней мере, соседи ничего не заметили, а если кто-то что-то и заметил, то почел за благо промолчать — здесь, в Мокшанске, это было в порядке вещей. Женщины, и молодая, и та, что постарше, вели себя разумно — не орали, не скандалили, не царапались и не кусались, — и Сарайкин такое поведение целиком и полностью одобрял. Какой-то китайский философ сказал: если насилие неизбежно, расслабься и получай удовольствие. Ведь надо же, узкоглазый, а как верно подметил! Чего брыкаться-то, если заранее ясно, чья возьмет! На кой ляд тебе, дуре, лишние синяки?

Это философское рассуждение, особенно в той его части, которая касалась получения удовольствия, направило мысли подполковника в новое, не самое подходящее на данный момент русло. Бабы у Горчакова были аппетитные, в соку — даже жена, которой перевалило за сорок, не говоря уже о двадцатилетней дочке. Но, хорошо зная правила игры, согласно которым на начальной стадии шантажа заложники должны оставаться целыми и невредимыми, он решил потерпеть: даже если Горчаков сломается сразу, и за первой стадией не последуют все остальные, свое он при желании все равно возьмет. А желание у него таки имелось, и, чем дольше он смотрел на Марину Горчакову, которую прямо в коротеньком домашнем халатике волокли мимо него к выходу, тем сильнее и очевиднее это желание становилось.

— А ну, постойте, — остановил он рейдеров, которые конвоировали дочь Горчакова, и не отказал себе в удовольствии взять ее левой ладонью за лицо. Кожа у нее была молодая, гладкая, нежная и упругая одновременно. — Скажи-ка, красавица, папаша твой в последнее время с работы документы какие-нибудь не приносил? Например, синюю папку — картонную такую, старую… Не приносил?

Риск был минимальный — можно сказать, его почти не было. Разумеется, подполковник Сарайкин знал, как выглядят жена и дочь директора «Точмаша», и те, в свою очередь, могли узнать его с другой стороны улицы даже без формы — городок-то маленький, а начальник полиции и директор завода — фигуры, как ни крути, заметные. Но это вовсе не означает, что Сарайкин был с Горчаковым на короткой ноге и по выходным гонял чаи с его домочадцами. С этими бабами до сего дня он не общался ни разу, даже по телефону, и узнать его по голосу они, в отличие от покойного Бурундука, не могли.

Девушка дернула подбородком, высвобождаясь, и независимо пожала плечами. Смотрела она при этом почему-то не в лицо подполковнику, а куда-то вбок — похоже, что на его запястье. Проследив за направлением ее взгляда, Сарайкин внутренне вздрогнул: чертова сопливая сучка пялилась не куда попало, а на золотой швейцарский хронометр, который он за полгода настолько привык считать своим, что почти забыл об его происхождении.