Спецназ, который не вернется - [8]

— Спокойной ночи, — нашел самый верный выход Заремба. — Отдыхайте. Завтра достаточно напряженный день.

И первым ушел в сторону шалаша.

— Отдыхайте, — эхом повторил Волонихин, поднимая за руку Марину.

Он имел на это право после того, что сделал. Взрослые люди, они не стали никого стесняться или делать вид, будто между ними ничего не происходит. Улыбнулись нам всем и исчезли в лесу, не боясь ни многозначительных взглядов, ни осуждений.

… Совету Зарембы и Волонихина идти спать последовали Работяжев и наша гидрометеорологическая парочка — Дождевик и Туманов.

Я, остающийся в Москве и никуда не спешивший, думал о спецназовцах, а лучше, чем у огня, места для этого на земле не сыскать. Напротив, в ярком отблеске костра, молча сидел бывший летчик майор Игорь Чачух, как оказалось, мой земляк. Самое яркое событие в его жизни, как мне показалось, — катапультирование из горящего ракетоносца. У военных, впрочем, служба или что-то связанное с ней всегда впереди планеты всей.

Игорь думал о чем-то своем, но лишь я обратил на него внимание, неожиданно спросил:

— Как думаешь, Заремба возьмет Марину?

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Волонихин зря вылез. Обойдемся без женщин, и командир должен настоять на своем.

Кажется, Зарембу впервые назвали командиром в разговоре. Прогресс.

— Знать бы, что все пройдет нормально, — в свою очередь помечтал я о несбыточном.

На растревоженный Кавказ едут, в амбициозную и раздразненную Чечню — не на Канары. А ведь еще совсем недавно, в проклинаемые кое-кем советские времена о Кавказе пелись иные песни:

Давно не пахнут порохом ущелья,

И песен смерти пули не поют.

В горах бывает жарко от веселья,

Когда невесту замуж выдают.

Может, войну развязали те, кому был не нужен этот покой, кто сделал все, чтобы взорвать изнутри Союз? Ау, герои, первыми поднявшие руку на Отечество! Вы орете только о реформах, а кровавые мальчики из Таджикистана, Чечни, Приднестровья, октябрьской Москвы в глазах еще не пляшут? Нет? Тогда у вас не то что благородства или сочувствия собственному народу нет, но в первую очередь нет ни стыда, ни совести. А бредни о борьбе с партийным тоталитаризмом — задворки антисоветской пропаганды, которая находила как раз тех, кому начхать на Родину.

— На родину давно ездил? — поинтересовался летчик, в данный момент имея в виду Брянщину.

— Давно. Все некогда, — почему-то стал оправдываться я. Виноватые всегда оправдываются, а не объясняют…

— Если вдруг что… — Игорь протянул листок с телефонами и адресами. Почти как перед этим пограничник.

Значит, ребята смотрят на задание достаточно серьезно. И оценивают его трезво. А я оправдьваюсь потому, что еще более них чувствую серьезность операции…

— Пусть не понадобится, — прячу записку в блокнот.

— Пусть, — согласился Чачух с пожеланием и посмотрел на блокнот так, словно я запрятал туда его судьбу.

Марину и Ивана из леса мы с Игорем так и не дождались. Вроде и не ставили себе такой цели, но перед сном оба посмотрели на часы, оглядели темноту вокруг себя.

От влюбленных одна польза — они не занимают места в шалаше. Значит, ляжем мы, раз не «легла» в блокнот Марина.

Глава 4. «Нам ничего не выгорает»

Рано утром, когда все еще спали, Зарембе приказали прибыть с группой на аэродром не в шестнадцать часов, как обговаривалось ранее, а ровно в девять. Вместе с Мариной, хотя подполковник по мобильному телефону и предупредил неизвестного Вениамина Витальевича об исключении Марины Милашевич из команды.

— Если поедешь с нами до аэродрома, захватишь ее обратно, — попросил меня Заремба, не став спорить в эфире.

— Что с Волонихиным?

— Летит.

— По возвращении сразу позвони.

— Не знаю как насчет сразу, но объявлюсь.

— Наверное, я ничем не смог тебе помочь…

— Со стороны виднее. Сделано максимум. Спасибо.

— Если честно, завидую.

— Не надо завидовать солдату на войне. Тем более что падаль, которая сунула нас в чеченскую грязь, нас же ею потом и умоет. И мертвых, и живых. Или не быть мне генералом.

Судя по его увольнению из армии, генералом теперь ему не стать никогда. И это потеря в первую очередь для армии и страны, а не для него лично. Профессионал не пропадет. Страна пропадет без профессионалов…

— Зачем тогда летишь? Брось все к чертовой матери.

Спецназовец обреченно усмехнулся и объяснил как маленькому:

— Сейчас, к сожалению, время руководителей, А они разучились принимать решения. Я, подполковник, еще заменим: если откажусь, найдут другого. И может получиться, что хуже меня. Вот если бы начали отказываться от этой войны генералы… Или хотя бы потребовали развязать им руки: воевать — так воевать! А то сегодня — вперед, а назавтра ты уже убийца. И — назад, да еще не стрелять. Мы некоторые села по пять — семь раз брали и отдавали обратно. От‑да‑ва‑ли! И каждый раз — с новыми потерями. Не знаешь, кому это надо?

Нет, Зарембе нельзя лететь в Чечню. Это не Марина не готова к операции, а он сам. В нем болит сама война и то, как ее вела Россия. Как с ним самим обошлись там. Как профессионал — спецназовец Заремба свернет горы, а как человек — не переплывет и ручей. Что в нем возобладает? Поинтересуется ли хоть кто-либо когда-нибудь его психологическим состоянием, а не боевой выучкой?