Специальные команды Эйхмана - [48]

Тот, кто настолько близко к сердцу принимал свою работу, вряд ли мог бы искренне заявить, что не любит ее. Однажды Штраух даже совершил набег на офис своего руководителя, генерального комиссара рейха в Белоруссии, где захватил 70 евреев и отправил их на казнь. Грустная сторона этого предприятия заключалась в том, что бедный Штраух едва сумел избежать после этого неприятностей. Генеральный комиссар пожаловался на него руководству, правда, совсем не за то, что он убил 70 невиновных людей, а за то, что его подчиненный посмел явиться в его вотчину и расстрелять «его» евреев, не спросив предварительно на это разрешения.

Штраух заявил в ответ, что все, что он делал, он делал в интересах «дела». Он был обижен тем фактом, что к нему могли предъявить какие-то претензии хотя бы за то, что, прежде чем евреев умертвили, он приказал извлечь у них золотые зубы. «Я подчеркнул, — досадливо проворчал он, — что не понимаю, как немецкие солдаты могут ссориться из-за нескольких евреев. Мне вновь и вновь приходилось сталкиваться с фактами, когда меня и моих подчиненных упрекали в варварстве и садизме. В то же время я не делал ничего такого, что выходило за рамки моих служебных обязанностей. Темой для кривотолков стало даже то, что мои специалисты-врачи должным образом удалили из зубов евреев, которым предстояло пройти специальную обработку, золотые части».

Тем не менее, глядя на этого офицера СС, как-то не очень верилось, что все обвинения в садизме в его адрес были беспочвенными происками недоброжелателей. Два шрама, наискось прорезавшие левую щеку на его скуластом лице, как следы от ударов стилетом, делали зловещую внешность этого прирожденного убийцы еще более угрожающей.

Иногда во время казней случалось, что, когда приговоренного вели к могиле, он плевал в своих палачей. Для них это было скорее забавно, потому что Штрауху и его коллегам было чем отплеваться в ответ. Причем плевки их автоматов всегда летели точно в цель и не могли случайно попасть в самих плюющихся. Какое, должно быть, им доставляло удовольствие наблюдать за тем, как те, кто пытался их обидеть, летели вниз головой в смертельную яму. И вот она заполнялась. Какое удовольствие было хоронить врагов Гитлера! Это была победа, настоящий триумф, именно этого требовал фюрер и призывал к этому в своих речах офицеров СС, славных СС, идущих от одной славной победы к другой. Подхватив эту заразу безумия, Штраух, естественно, присоединился к голосам тех, кто был убежден, что защищать евреев означало проявлять мягкотелость и витать в облаках гуманизма. Такие люди считали, что было немыслимым слушать музыку Мендельсона или оперу «Сказки Гофмана» Оффенбаха: это было все равно что проявлять явное пренебрежение идеями национал-социализма.

В своем отношении к музыке, написанной евреями, Штраух, вероятно, был вдохновлен примером Эйхмана, когда тот, будучи еще рядовым СС, избил двух коллег-баварцев за то, что они слушали «не ту музыку» на фонографе. Это был еще один способ, которым Эйхман демонстрировал своему руководству то, что он является «настоящим специалистом по еврейскому вопросу».

Когда Штраух, демонстрируя явно преувеличенную слабость походки, впервые направился к свидетельскому месту, он отвечал на вопросы невпопад и ни с того ни с сего сыпал бессмысленными заявлениями. Даже для не подготовленных в медицинском отношении людей это было явным свидетельством «упорядоченного беспорядка» или «запланированного отсутствия плана», что конечно же было направлено на то, чтобы обвиняемый был признан умственно неполноценным, что тем самым помогло бы ему избежать наказания за свои преступления. Но однажды он оказался настолько поглощенным рассказом о своих подвигах, что совершенно забыл о той линии защиты, которую решил избрать. Его глаза блестели при воспоминании о былой славе эйнзатцкоманды. Он был удовлетворен проделанной работой, ведь он лично участвовал примерно в 60–90 казнях. Он помнил ряды женщин и детей, построившихся в ожидании смерти. Проведя быстрые вычисления, он заявил, что, насколько он помнит, количество казненных им людей составило примерно 17 тысяч человек.

Глава 11

После Олендорфа, пожалуй, самое большое впечатление на посетителей суда, среди которых, помимо жителей Нюрнберга, были приезжие со всех частей света, произвел Пауль Блобель. С конца 1945 до 1948 г. Нюрнберг был своего рода Меккой для историков, писателей, драматургов, журналистов и дипломатов. Все понимали, что происходящее во Дворце правосудия было серьезной попыткой добиться соблюдения законности в международном масштабе, как в отношении отдельных лиц, так и целых народов. Если Олендорф привлекал к себе внимание своей импозантной внешностью, Блобель вызывал испуганные взгляды по прямо противоположной причине. Поскольку он сидел в переднем ряду обвиняемых, его квадратная рыжая борода выдавалась вперед, подобно носу пиратского корабля, которым командовал ее владелец. Его налитые кровью глаза буравили того, на кого их владелец обращал свой сверлящий взгляд, подобно тому как смотрит загнанное в угол дикое животное. Трудно было поверить в то, что когда-то это свирепое существо было архитектором, который не держал в руках другого оружия, кроме логарифмической линейки и цветных карандашей.