Специальные команды Эйхмана - [31]

Но он не считал, что тогда уже сдался, поскольку все еще существовало правительство во Фленсбурге (здесь, на севере Шлезвич-Гольштейна у границы с Данией, до 23 мая 1945 г. существовало так называемое «правительство Дёница», которому Гитлер завещал власть. По требованию СССР ставка Дёница была распущена, а сам он вместе со своими министрами и офицерами арестован англичанами. — Ред.). Таким образом, настаивая на своем официальном статусе представителя этого правительства и офицера СС, он обратился к представителям союзников с просьбой о собственном аресте. И он проделал это три раза.

«Когда это случилось? Какого числа?»

«Это было 23 мая».

«Итак, они сделали вам одолжение, арестовав вас».

Без тени улыбки он ответил: «Да, это случилось 23 мая».

Будучи обвиняемым, Олендорф, как и Геринг, разыграл целый спектакль, который, как на театральных подмостках, должен был произвести переполох среди зрителей по обе стороны океана. От него не укрылось ни одной подробности судебного процесса. Он усердно отслеживал любое противоречие в показаниях свидетелей, гримасничал, когда дело шло не так, как он того хотел, улыбался, когда показание свидетеля нравилось ему, ворчал на своего адвоката, когда ему казалось, что тот действует недостаточно активно, и выражал явное неудовольствие, когда кто-то из его коллег-подсудимых невнятно что-то мямлил, находясь на месте дачи свидетельских показаний. К судьям Олендорф относился подчеркнуто уважительно. Каждое утро, занимая свое место на помосте подсудимых, он отвешивал церемонный поклон в сторону судейского состава, а каждый вечер, покидая свое место и отправляясь спать в камеру, он с улыбкой доброжелательно произносил: «Auf Wiedersehen!» И конечно же в одиночной камере его не мучили призраки и кошмарные сны о тех, кого он приказал умертвить.

На его лице не дрогнула даже ресница, когда обвинитель Питер Уолтон провозгласил, что подразделение Олендорфа «убивало в среднем по 340 человек в день», но в период с 16 ноября по 15 декабря 1941 г. это число достигало в среднем «700 человек ежедневно в течение всех 30 дней».

Находясь на месте для дачи свидетельских показаний, Олендорф в оправдание этих убийств примерял на себя многочисленные роли различных актерских амплуа на сценических подмостках. Иногда он казался Гамлетом, погруженным в глубокую печаль и раздумья, потом гордо выпрямлялся, подобно Макбету, смело сделавшему последнюю ставку и рассчитывавшему на окончательную победу. Когда он скрещивал шпаги в поединке с членами группы обвинения, он блистал искрометным остроумием, к удовольствию и восхищению своих коллег-подсудимых. Олендорф занимал особое положение в списке из 23 человек как обвиняемый № 1 не только потому, что сидел с краю на помосте обвиняемых, но и благодаря своему бесспорному интеллектуальному превосходству над ними и необычайному хладнокровию. Только опасались его коллеги-обвиняемые: Олендорф был честен в математических вычислениях. И если бы им пришлось, следуя его примеру, признать все статистические данные по убийствам, а Олендорф безоговорочно согласился с тем, что его люди отправили в лучший мир 90 тысяч человек, то как после этого они могли рассчитывать на снисхождение?

С гордо отведенными назад плечами, с убедительным голосом архитектора, под руководством которого строились египетские пирамиды, Олендорф рассказывал со свидетельского места, иногда прерывая свое легко льющееся повествование глотком воды из стакана, как, будучи командиром эйнзатцгруппы D, он со своими подчиненными следовал за немецкими войсками через Бессарабию (Молдавию) и Крымский полуостров, выполняя распоряжения своего вождя и повелителя Адольфа Гитлера по осуществлению геноцида.

Он не испытывал удовольствия от всего этого, объяснял он тоном сознательного родителя, которому пришлось наказать непослушное дитя. Он говорил, что в этом состоял его долг. А затем, разбавив свой голос нотками жалости к себе, замечал: «Ничто не доставляет таких душевных мук, как необходимость расстреливать беззащитное население».

Но его яркий призыв к сочувствию и оправданию оставил глухими уши обвинителей. Во время перекрестного допроса профессор Хит заметил в ответ: «Хуже может быть разве что подвергнуться расстрелу самому». И затем Хит саркастическим тоном закончил: «будучи беззащитным».

Но Олендорфа это, казалось, совершенно не обескуражило.

«Я могу представить и худшее, например умереть от голода!» — произнес он скрипучим голосом.

Хит встал из-за стола обвинителей и подошел к обвиняемому. С наушниками на голове он казался еще выше ростом. Олендорф, на голове которого красовался тот же аксессуар, стал еще более внушающей ужас фигурой в том горячем поединке. Переводимый спор через наушники мог тут же услышать каждый из посетителей зала суда. Стороны перестреливались вопросами и ответами со скоростью теннисных мячей, и почти не чувствовалось, что противники кричат друг на друга на разных языках.

Жертвами Олендорфа были в основном евреи, но его люди убивали и цыган.

«На каком основании вы убивали цыган?» — спрашивал прокурор Хит.

«Здесь тот же случай, что и с евреями», — отвечал Олендорф.