Спаситель Петрограда - [88]

Не помню, как и домой вернулся. Никого ожидать не стал, пошел в банк, вынул из сейфа кулончик, и нажал на красную кнопку.

13. Лыжня

Манька и Федька канючили:

— Варя, мы устали. Варя, холодно.

Ещё бы не холодно, когда крещенские морозы. Мачеха отправила Варю за водой, а Федька с Манькой увязались следом. Чего ж сейчас хныкать, сами виноваты.

Ревна — река медленная, огибает деревню по дуге длиной в несколько верст. Воду берут в полынье под обрывом, пока в гору с вёдрами влезешь — умаешься. А тут сани тяжёлые, и бочонок немаленький под воду. Впрочем, до проруби добрались быстро да весело. По пути им попался немец, замёрзший до синевы, и подарил по конфетке, которые младшие ребята тут же прикончили. Варя свою конфету есть не стала, приберегла до вечера. Вниз, к реке, скатились на санях, опрокинулись в сугроб, с хохотом вылезли из снега и поехали дальше.

У проруби Варя довольно споро наполнила бочонок водой, и они тронулись в обратный путь. Тут и выяснилось, что малышня уже устала.

— Варя, мы домой побежим? — спросила Манька.

— Ага, и вас тут же Алексеята поймают, и на водку у фашистов сменяют, — припугнула сестру Варя. Тащить этакую тяжесть одной в гору, пусть и по пологому откосу, Варе вовсе не улыбалось. С помощью малых Варя рассчитывала управиться побыстрее.

Манька надулась. Худой нрав полицаев Алексеят, братьев Алексеевых, был известен на всю деревню. Немцы так не лютовали, как Алексеята. Они же убили прошлым летом брата Митю, который возвращался от соседей во время комендантского часа. Варя сама видела это в окошко.

Делать нечего, впряглись все вместе, Варя — коренной, а Федька с Манькой — пристяжными. А берег, как назло не приближается, ну ни на капелюшечку. Мороз трещит, из носу течёт, руки даже в рукавицах зябнут. Федька уже ревмя ревёт, ему шесть годков всего, Манька, слава богу, ещё держится.

Варя вынула из рукавицы спрятанную до поры, до времени конфету, и показала брату:

— Вывезем на берег — подарю.

Федька купился. Манька ему позавидовала и обиженно проканючила:

— А мне?

Варя пообещала отдать свой химический карандаш.

Вновь потащились вперёд. Неуклонно приближался последний, самый крутой подъём, и теперь он не казался таким уж лёгким, каким воспринимался сверху. Тропинка была достаточно широкой, чтобы свободно провезти сани с бочонком, но её ширины оказалось недостаточно, чтобы тащить эти сани втроём. Остановились передохнуть перед штурмом высоты. Чем дольше стояли, тем тоскливее становилось на сердце от предчувствия мучительного подъёма.

Тут санки кто-то подтолкнул сзади, и весёлый мужской голос прикрикнул:

— Тяните!

Потянули, и тропинка стремительно побежала под ноги, и санки старались больно стукнуть в лодыжки. Малыши резво бежали, радуясь, что всё оказалось легко и просто, а Варя то и дело оглядывалась, но из-за бочонка помощника видно не было.

Сани пулей вылетели на улицу, Варя крикнула: «спасибо, дяденька!» — и быстро повлекла за собой сани и Маньку с Федькой, потому что знала — никого за санями не было.

— Варь, а ведь там никого не было… — задумчиво бубнила на ходу Манька.

— С чего ты взяла? — рассердилась Варя. — Дядька Федот там был, он и подтолкнул.

В это время Федька вспомнил об обещанной конфете и заревел. Варя быстро стряхнула рукавицу и отдала брату честно заработанное лакомство. Пока Манька следила, как Федька торопливо грыз трофей, все трое добрались до дома.

До конца зимы всё было спокойно. Немцы гоняли партизан, партизаны — немцев. Днём грабили полицаи, ночью — партизаны. Попробуй им не дать, в партизанах ведь и Варин отец, а ну как с голоду помрёт?

Несколько раз деревня горела, целым остался лишь дом, в котором жила многочисленная Варина семья. Вскоре к Лукутовым на поселение перебралась почти вся улица.

Линия фронта, между тем, приближалась. По ночам слышны были гулы авиамоторов, днём рокотали орудия, если бы не февраль, вполне можно было бы принять этот орудийный гул за раскаты майского грома. Немцы готовились драпать.

Как-то ночью кто-то растолкал Варю. Она открыла глаза — мачеха.

— Иди за водой!

Никогда еще мама Нюра, как велел отец называть свою жену детям, не заставляла Варю идти за водой ночью (Варя украдкой глянула на ходики — четыре часа), да и как идти — полицаи ведь… но девочка послушалась и встала. Она молча собралась и вышла на улицу. Мачеха уже стояла там. Она взяла Варю за руку и повела к реке.

«Топить будет», — испуганно подумала Варя. Хотелось закричать, да во рту откуда-то конфета появилась, язык к щеке прилип. Варя решила, что спит, однако холодный февральский ветер убедил её в обратном.

Подошли к обрыву, к самой тропке. Там стояли сани с бочонком. Было темно, холодно, безлунное небо надёжно затянулось тучами, мачеха куда-то исчезла. Варя стояла, бессмысленно пялясь на сани. Делать нечего, взялась за верёвку, дёрнулась… сани стояли, будто примороженные.

— Чтоб вас… — чертыхнулась Варя и дёрнула сани посильнее. Результат остался тем же — сани не двигались.

Посмотрела поближе, отгребла снег — полозья были в полном порядке. Девочка даже подкопала под ними снег. Потянула… Сани остались стоять на прежнем месте. Варя и толкала, и тянула, и пыталась перевернуть, столкнуть сани с обрыва — всё напрасно.