Спаситель мира - [228]

– Точно, – кивнул я. – И до чего жаль, что меня там нет, чтобы увидеть все своими глазами!

* * *

15:34

«…Итак, Петр Пустынник нас предал… Он предал мое доверие, и, что намного важнее, он предал План защиты нашей святой Церкви!»

Урбан был в ярости. Складки его белоснежного одеяния вздрагивали всякий раз, когда он хлопал ладонью по бархатному подлокотнику кресла. Его лицо, носившее следы тридцатидевятилетнего жесткого и непримиримого понтификата, казалось еще старее от гнева. Синих глаз почти не было видно.

«…я ни в коем случае не должен был доверять ему руководство крестовым походом. Это самое ошибочное решение в моей жизни, и сегодня мы вынуждены за него расплачиваться!»

Совершенно безразличный к световым гигантам, вознесшимся над равниной, Танкред долгие минуты выплескивал свою муку и замолк, только когда стал задыхаться. Тело Клоринды по-прежнему лежало у него на коленях, ее волосы шевелил легкий ветерок, дующий на уровне земли, лицо было залито кровью, смешавшейся со слезами мужчины, которого она любила. Склонившись над ней, скорчившись от горя, он прижался лбом к ее лицу, словно надеялся вместо нее уйти в смерть.

«…ваше решение не было ошибкой, святейший отец, – постыдно угодничал Роберт де Монтгомери. – Этот человек ввел в заблуждение всех нас. Даже я сам, когда вы удостоили меня права узнать наиболее деликатные детали этого дела, был искренне уверен, что Петр Пустынник всегда будет ставить безопасность Церкви выше своих наивных принципов…»

Повсюду на поле битвы замедлялись атаки, пока не прекратились одна за другой. Люди, как и атамиды, были поражены неуместностью этого ирреального зрелища. Биномы оперцентра непрерывно передавали одно и то же указание войскам атамидов: «По мере возможности выходите из боя, чтобы крестоносцы могли посмотреть запись! Дайте им посмотреть!»

«…Именно так, – ответил Урбан IX Роберту. – Я выбрал Петра Пустынника, ибо был уверен: его слепая вера позволит ему принять что угодно. Тогда мне казалось, что только абсолютный фанатик может выдержать тот факт, что Христос был обычным атамидом, а вовсе не сыном Божьим! Я думал, что Петр ради спасения веры, которая всегда представляла основу его жизни, будет готов на все. Какая ошибка! Сегодня я осознаю, что произошло нечто прямо обратное. Его вера была слишком безоговорочна, чтобы потерпеть малейший изъян».

Роберт де Монтгомери энергично закивал.

«Будь у него время, – не удержался он от иронии, – возможно даже, он предложил бы поклоняться этому атамидскому Христу?»

Теперь уже почти никто не сражался под стенами Нового Иерусалима. Крестоносцы в ужасе смотрели, а главное, слушали невообразимый разговор папы и Praetor peregrini. Медленными размеренными шагами, остерегаясь резких движений, атамиды молча отходили, оставляя людей на поле боя одних, лицом к лицу с их верховными правителями.

«…Все изменилось, когда началось уничтожение первых атамидов, – продолжал Роберт. – Массовые убийства! Нет ничего лучше, чтобы отличить истинных лидеров с закаленным характером от трусов, прячущихся за этическими предлогами и…

– Малодушие Петра не стало для меня новостью, – прервал его папа, – но я всегда полагал, что его склонность выпячивать собственную щепетильность была всего лишь, всего лишь… – он поискал точное слово, – данью гордыне, позерством. В конце концов, он же и глазом не моргнул, согласившись взять на борт специального агента Волкмара, чтобы тот подменил останки атамидского Христа нашими фальсифицированными реликвиями! И когда тот принялся убивать всех этих невинных на борту „Святого Михаила“, породив нелепый и неуместный миф об Испепелителе, Петр, так же не моргнув глазом, покрывал его. И все это чтобы через несколько недель расчувствоваться из-за истребления каких-то паразитов! Fronti nulla fides…»[52]

С того момента, когда атамиды начали свой отход, на поле битвы воцарилась тишина, но теперь в глубине равнины поднялся ропот, он постепенно нарастал, пока не превратился в громовые раскаты. Люди кричали. Непонимание сначала переросло в изумление, которое в свою очередь уступило место гневу. Пусть даже многие солдаты отказывались верить тому, что видели, пусть даже надеялись, что вскоре им дадут достойное объяснение, которое развеет это невероятное недоразумение, большинство начинали с ужасом понимать, что их обманули.

«– …Если Петр действительно во всем признался Годфруа Бульонскому, – говорил папа, – мы более не можем допустить ни малейшего риска. Насколько простой проповедник, даже возвышенный до ранга Praetor peregrini, не мог отважиться публично рассказать о том, что знает, настолько сеньор вроде герцога Нижней Лотарингии может решить, что игра стоит свеч, хотя бы ради ослабления лагеря ультра.

– Именно этого я и опасаюсь, – ответил Роберт. – Суждения вашего святейшества, как всегда, проницательны».

Льето чуть не закричал от облегчения, найдя наконец Танкреда в центре странно пустого круга. Тот стоял на коленях, склонившись над чьим-то распростертым на земле телом.

Не спешиваясь со своего механического першерона, Льето приблизился, медленно лавируя между крестоносцами, которые больше не обращали на него никакого внимания, а ведь всего несколько минут назад они из кожи вон лезли, стремясь лишить его жизни. Все взгляды были направлены в одну сторону. Словно Льето стал невидимым.