Спасите наши души - [55]

И тут я подумал: пусть исключают! Так даже луч­ше будет. Но что тогда? Вернуться домой? Чтобы там на меня показывали пальцем? Городок у нас ма­ленький. И все уже знают, что я в семинарии. Но это не главное. Почему все-таки, когда мой отец был на фронте и от него не приходило писем, мать находила утешение в вере? А знаменитые ученые, которые ве­рили в бога? И почему христианство существует столько веков и почему сейчас столько людей ходит в церковь?

Ты можешь удивиться, что я тебе задаю эти во­просы. Разве ты на них можешь ответить? Я их не те­бе задаю, я их себе задаю. Пока что я не нашел на них ответа, но надеюсь, хотя мне очень трудно.

А мать до сих пор ждет, что я одумаюсь. Один раз даже написала: «Я даже молилась за это».

Я пишу тебе про все сразу. Как приходит на ум.

Когда у меня начались сомнения и раздумья, мне надо было звать на помощь: «SOS! SOS!»  Я только не­давно узнал, что это значит: «Спасите наши души!» А я решил, что сам все найду и сам все пойму.

И мне все чаще кажется, что я не там ищу. Море мыслей, с которыми я не могу совладать, захлесты­вает меня, и теперь я не молчу, я кричу: «SOS! Спасите наши души!»

Я не один такой. Иногда мне кажется, что здесь все не как я и я не как все. Но нет. Здесь, конечно, больше таких, как Добровольский, расчетливых карь­еристов. Есть тут и святоши. Приходишь с таким в умывалку, видишь: он под одеждой весь увешан иконками, ладанками. Таких я боюсь. А есть просто совсем темные ребята. Из каких-нибудь недавно сов­сем глухих деревень Западной Украины или Западной Белоруссии. Такой парнишка ничего-то толком не чи­тал, ни над чем не задумывался. Отец у него был свя­щенник и дед — священник, сам он пел с детства в церковном хоре, прислуживал понемногу. Так оно и пошло. Покуда у таких никаких вопросов, никаких сомнений. Но и у них сомнения появятся.

Ведь наша семинария не одна. Есть и в Ленингра­де, и в Одессе, и в Саратове, и в Ставрополе... А сколько в каждой молодых людей? А сколько их у баптистов? Нам говорили об этом. Специальную лекцию читали: «История и обличение сектантства». Очень страстная была лекция: еще бы, речь шла о конкуренте! И снова у меня возник вопрос: право­славные, адвентисты, баптисты, старообрядцы, пяти­десятники, квакеры, иеговисты. Все говорят о боге, и в то же время все ссорятся из-за бога. Неужели бог сам не может за себя постоять?

К кому обращаюсь? Не знаю. Но только «SOS! Спасите наши души!»

Ответишь ли ты мне на это письмо? Даже если не ответишь, я никогда не забуду, что ты сама ко мне приехала. Ничего не забуду, даже если мы не смо­жем быть вместе.

Не сердись, не презирай меня за то, что я тебе дал адрес «до востребования». Теперь ты знаешь, где я учусь, где я живу. Это для меня большое облегчение, что ты уже знаешь правду. Но если будешь от­вечать, пиши пока все-таки до востребования. Так будет лучше».

Несколько последних строк были тщательно зама­заны чернилами. Ася долго пыталась разобрать их. Ей казалось, что там и написано самое главное.

Она прочитала письмо раз, другой, третий. Как все-таки странно! Ведь то, из-за чего мучается Па­вел, об этом люди спорили в давно прошедшие вре­мена, о которых пишут в учебниках и исторических романах. Это все мертвое, давным-давно мертвое! Она попробовала ему ответить. Ей казалось, что она ясно представляет себе, как все нужно написать, но на бу­маге ответ не получался, хотя теперь она знала уже побольше о том, о чем писал Павел. Книги, которые ей посоветовал Вадим, не так уж скучно   читать, когда мысленно применяешь их к истории Пав­ла. Знает ли он, например, про священника Петра Мысловского, который ходил в камеры к аре­стованным декабристам и выпытывал у них фамилии участников тайного общества? Назывался священни­ком, а был жандармом в рясе и, когда декабристов осудили, получил новый чин, и орден, и даже звание члена Академии наук. Пусть-ка Павел спросит об этом священнике своих семинарских профессоров!

Она представила себе, как он волновался, когда писал свое длинное письмо, — один в семинарской чи­тальне, нервничая, что кто-нибудь заглянет через плечо; она тоже разволновалась. Но все-таки как ему ответить? О чем ему написать? О том, что будет с ни­ми двумя, или о том, как ему поступать со своими мыслями? Сам он писал обо всем сразу, и все это было сложно, связано одно с другим. Поколебавшись, Ася снова пошла к Вадиму.

Вадим готовился к сессии. Он приходил из библио­теки, ужинал, едва замечая, что ест, садился на ди­ван, сложив ноги по-турецки, листал свои бесконеч­ные конспекты. А Генка, который теперь много време­ни проводил у Вадима, потрошил его старый прием­ник, приспособившись на подоконнике. При этом он ворчал:

— Как можно изучать всякие там средние и полу­средние века, это, допустим, ты мне объяснил. Но как можно пользоваться средневековым радиоприемни­ком? Но эту машину я доведу до ума! Кроме футляра, ты в ней ничего и не узнаешь.

Он работал молча, как всегда насвистывая песен­ку, пойманную в эфире. Потом он глядел на часы:

— Эй, заучившийся! Перерыв! Что предпочитают историки: пятнадцать минут гимнастики или вольную борьбу без срока и до результата? Второе? Тогда снимай окуляры!