Спаси меня - [76]

О лорде Крэйгмуре еще ничего не слышно, зато, едва мы начинаем усаживаться за стол, двери распахиваются, и в облаке сигаретного дыма, воздушных поцелуев и черного шелка появляется Оливия.

Очень надеюсь, она не поставит меня в неловкое положение.

Обед удался на славу: дичь с тушеной красной капустой, доброе старое бургундское, пропитанный виски пудинг с лимонным джемом и заварным кремом — то что надо перед бурным шотландским хороводом-рилом.

Разговоры сводятся к одной теме: ради одного ли счастья живет человек? Не знаю, как всплыл этот вопрос, но он вызывает немало ажиотажа. А я-то думал, мы просто соберемся за столом и тихо-мирно посплетничаем об общих знакомых.

Кто-то заявил, что индуизм обречен на вымирание, и Амрита высказалась в защиту своей веры:

— Религия индусов призвана главным образом освящать и украшать нехитрые радости жизни — семью, секс, пищу…

Эдвард покорно склоняет голову.

— Согласен. Значит, религиозные учения, если их верно толковать, идут в ногу с одержимостью современных людей обычными земными радостями.

— Все-таки, на мой взгляд, в священных книгах подразумеваются радости несколько иного рода, — уточняет Амрита. — Мы с вами говорим скорее об удовольствиях: деньги, статус, материальное благосостояние. А вот в том, что касается истинного счастья, мы, боюсь, полные профаны. Из нашей жизни давным-давно ушли ритуалы и святыни. И мы от этого далеко не обогатились.

— А отсюда вытекает, что мы — народ глупый и культурно обедненный, — добавляет Эдвард. — Мудрые люди трудятся ради счастья, как сказал доктор Джонсон [46].

— Кто? Мой доктор Джонсон? — удивляется Клайв.

Все явно забавляются разговором.

Клайв розовеет и берет бокал.

— Я о другом, — говорит он, не в силах скрыть озадаченности: Клайв втайне представляет себе, как было бы забавно, если бы у них с Эдвардом и впрямь был общий лечащий врач.

— Хм… — размышляет Амрита. — Я подозреваю, что Джонсон позаимствовал строчку из Монтеня.

Она само совершенство, согласитесь: кикбоксинг, с полдюжины иностранных языков, палеоантропология, красива и элегантна. Неужели бывают жемчужины без изъянов?

— Но постойте же, — вмешивается Кэт, вероятно, почувствовав, что разговор начинает смахивать на брейн-ринг, — ведь можно считать счастьем тихую размеренную жизнь, которую почему-то путают с мягкотелостью.

— Конечно, в итоге-то дело сводится к покою и умиротворению. Влюбленные находят друг друга, все счастливы, и занавес опускается.

— Нет, правда, — продолжает Кэт. — Почему-то считается, будто счастье бывает только в сказках и дешевых новеллах, а серьезные произведения должны оканчиваться драмой и слезами: героиня обязательно или полоснет себя по венам, или совершит еще что-нибудь в том же роде.

— Совершенно справедливо. Нельзя считать счастье уделом лишь сказочных героев, — соглашается Амрита.

А дальше она рассказывает старую-старую историю, миф о смерти и перерождении, испытании и возвращении к жизни. Я мечтательно слушаю, и кое-что мне становится понятно. Хоть немного, да все-таки проясняется. Наливаю еще вина и думаю о Бет. Я знаю — все пройдет, и я забуду ее — ту, что сидит за столом напротив меня со своим любимым мужчиной и моим другом Майлзом; меня покинут одиночество и пустая задумчивость. Время — хороший лекарь. Потом уже без боли и колебаний я взгляну на прожитое, и история с Бет будет казаться мне не больше, чем приключением, временной проверкой сил, после которой все неизменно возвращается на круги своя, и я оказываюсь там, откуда и начал.

Не я первый попадаю в жернова судьбы, не я последний. Скоро я буду в Лондоне, неторопливо пройдусь по мосту Альберт-бридж, направляясь на вечеринку в какой-нибудь клуб. Влажный весенний ветер взъерошит мне волосы, а я буду идти и улыбаться своим мыслям: как горько и в то же самое время упоительно быть одному и никому не принадлежать. Посреди моста я остановлюсь, облокочусь на перила и стану смотреть вниз.

И вот заключительный кадр: я крупным планом со спины, одинокий, молча смотрю на воду; мое отражение — лишь крохотная тень, а по набережной бегут огоньки, машины мерцают золотом и пурпуром, на волнах пляшут огни городских башен Сити, а над рекой поднимается первый туман. Старая мудрая река повидала на своем тысячелетнем веку много несчастных влюбленных: вот валлийский лучник и его темноокая возлюбленная; белобрысый мальчишка-подмастерье и дочь мэра (их тайные свидания на Лондонском мосту под головами лоллардов [47] у Дробриджских ворот); здесь и молодой баронет, соблазнивший кухарку и влюбившийся сам… Река была и будет немым свидетелем бесконечных исканий, она видела миллионы человеческих душ, большинство из которых, как и я, жаждут жить, жить и еще раз жить. А им отводится ровно столько, сколько положено человеческому телу, и не больше, чем может вынести человеческое сердце. И все эти герои и героини ненаписанных романов торопятся взять максимум из того немногого, что им отведено.

Но тут включают музыку, и мне в партнерши достается Оливия. На другом конце зала отплясывают Бет с Гектором.

Наша мерзавка флиртует как сумасшедшая. Она, как и все мы, не представляет, что такое шотландский рил, и все-таки умудряется двигаться на зависть умело и смотреться на удивление изящно. Мы же, остальные, выделываем потешные неуклюжие кренделя. Гектор с радостью принимает знаки внимания и флиртует в ответ. Может быть, он и гей. Однако, как все геи, Гектор чертовски хорош собой и пользуется любой возможностью пококетничать с женщинами. К тому же не исключено, что он все-таки не стопроцентный гомосексуалист. Клайв рассказал мне, что совсем недавно Гектор пожаловался, будто он сильно обеспокоен тем, как сильно его стало тянуть в женское общество. Как бы снова не стал гетеросексуалом…