Спасенный браконьер - [2]

— Все на палубу, ставь паруса!

Никогда еще на такое распоряжение не отвечали большим энтузиазмом. Штиль миновал. Поднялся ветер, который унесет их на юг в безопасные моря. С радостными криками все бросились на палубу. Двигаясь с лихорадочной быстротой, они поставили марсели, бом-кливера и стакселя. Пока они работали, завеса тумана поднялась, открыв черный купол неба, усеянный старыми знакомыми — звездами. Когда все было кончено, «Мэри Томас» грациозно легла набок и понеслась по волнам вперед, к югу.

— Огни парохода впереди, с носа, сэр! — крикнул часовой со своего поста на баке.

Голос его звучал взволнованно. Капитан послал Буба вниз за ночным биноклем. Все столпились на подветренной стороне и смотрели на подозрительное, незнакомое судно. Уже стали обрисовываться его смутные, неясные очертания. Эти воды почти никем не посещались, и был один шанс против тысячи, что перед ними не русское патрульное судно. Шкипер все еще с беспокойством смотрел в бинокль, когда на борту незнакомого судна вспыхнуло пламя, а затем раздался громкий пушечный выстрел. Самые худшие опасения оправдались. Это было патрульное судно, стрелявшее, чтобы заставить «Мэри Томас» лечь в дрейф.

— Застопори! — крикнул шкипер рулевому; голос у него стал совсем безжизненным. Затем он обратился к команде: — Обстенить кливер и фока-зейл! Спустить бом-кливер! Формарселя на гитовы! Развернуть грота-шкоты!

«Мэри Томас» легла в дрейф и начала важно приседать перед длинными волнами, катившимися с запада.

Крейсер подошел ближе и спустил шлюпку. Охотники за тюленями наблюдали в жутком молчании. Они могли разглядеть белые очертания шлюпки, медленно опускавшейся на воду. Разглядели и людей в шлюпке, а затем до них донесся скрип боканцев и команда офицеров. Под ударами весел шлюпка рванулась вперед и направилась к ним. Ветер усиливался, и волнующееся море не позволяло хрупкому суденышку лечь бок о бок с раскачивающейся шхуной; но, выждав удобный момент и воспользовавшись спущенным канатом, офицер и пара матросов вскарабкалась на борт. Затем шлюпка отошла дальше, туда, где волнение было меньше; весла были подняты над водой; на корме, у руля, остался молодой мичман.

Офицер, в форме второго лейтенанта русской службы, спустился вниз со шкипером «Мэри Томас», чтобы взглянуть на судовые документы. Несколько минут спустя он снова появился на палубе. Его матросы уже сняли брезент с люка, и он с фонарем спустился в трюм, взглянуть на засоленные шкуры. Его глазам предстал недурной запас: полторы тысячи свежих шкур — добыча этого плавания; и, принимая во внимание все обстоятельства дела, он мог вынести лишь одно заключение.

Вернувшись на палубу, он обратился на ломаном английском языке к шкиперу шхуны:

— Я очень сожалею, но мой долг захватить, именем царя, ваше судно, как браконьерское, застигнутое в запретных водах со свежими шкурами. Вам должно быть известно, что за это полагается конфискация и заключение в тюрьму.

Капитан «Мэри Томас» с напускным равнодушием повел плечами и отвернулся. Хотя сильные люди и умеют скрывать свои чувства, но незаслуженные бедствия иногда могут довести их чуть ли не до слез. А сейчас перед его глазами мелькнуло яркое видение: маленький домик в Калифорнии, жена и два белокурых мальчугана; какой-то странный клубок поднялся в горле, и ему стало страшно. Попытайся он заговорить, и он разрыдается.

А ведь на нем лежала ответственность перед командой. Он не мог, не смел проявлять слабость, ибо его долг — быть твердым и мужественным до конца, чтобы поддержать их в беде. Он уже дал все объяснения лейтенанту и знал, что положение безнадежно. Как сказал Морской Законник, все улики были против него. Итак, он отвернулся и стал шагать взад и вперед по корме шхуны, которой он уже не командовал.

Русский офицер временно взял команду на себя. Он вызвал на борт еще несколько своих матросов и приказал убрать и закрепить все паруса. Когда с этим было покончено, шлюпка успела подплыть к крейсеру и вернуться назад с тяжелым канатом; конец его был прикреплен к большим битенгам на баке шхуны. Пока шла эта работа, угрюмые матросы группами стояли вокруг. Было безумием думать о сопротивлении, когда жерла орудий были так близко, что в них можно было попасть сухарем. Но помогать они отказывались, предпочитая хранить мрачное молчание. Покончив с этим делом, лейтенант отослал всех своих матросов назад в шлюпку, оставив только четверых, затем мичман — мальчик лет шестнадцати, — казавшийся странно взрослым и важным в своем мундире с кортиком, поднялся на борт, чтобы принять командование пленной шхуной. Перед самым уходом взгляд лейтенанта случайно упал на Буба. Не говоря ни слова, он схватил его за руку и спустил через борт в ожидавшую лодку; затем, махнув на прощанье рукой, он последовал за ним.

Вполне естественно, что это неожиданное происшествие должно было перепугать Буба. Все страшные рассказы, какие он слыхал о русских, заставили его бояться их, а теперь они казались ему еще страшнее. Достаточно скверно, что они захватили шхуну, но увозить его от товарищей — такая судьба ему и в голову не приходила.