Спартанец - [15]

— Да, действительно, вы отказали ему в какой бы то ни было помощи, в противоположность тому, что мы решили сделать в Афинах. Мы до сих пор расплачиваемся за этот щедрый жест. Но в то время Совет полагал, что всевозможная помощь должна быть оказана эллинским городам, которые восстали против Великого царя.

— Должен ли я сделать вывод, что ты осуждаешь наш отказ, данный Аристагору?

— Не совсем так, Аристарх, — сказал афинянин, понимая, что слишком далеко зашел в беседе с хозяином дома. — Я понимаю, что для вас, спартанцев, было совсем не легко принять такое далеко идущее решение.

— Не в этом дело, Филиппид. Сначала нам показалось, что этот человек руководствуется только благородными идеалами и намерениями. Он говорил о бедах, которые претерпевают в Азии греческие города, находившиеся под гнетом персидского царя. Мы полагали, что его единственное желание заключается в том, чтобы освободить их. В своей речи перед Советом Равных он говорил с такой страстностью и убедительностью, что привел в восхищение наших воинов. Тебе известно, что спартанцы не привыкли к подобному красноречию: мы простые люди и немногословны… Но мы не глупцы. Коллегии Пяти, которая правит городом вместе с нашими царями, было хорошо известно о попытках Аристагора покорить остров Наксос, населенный греками, с помощью персидского войска. Это была та цена, которую он предложил Великому царю Дарию, чтобы завоевать его доверие и расположение. Дарий в то время был во Фракии и сражался со скифами на реке Истре.

— Жители Наксоса отразили атаку, и персидские военачальники возложили всю ответственность за поражение на Аристагора. Разумеется, он пришел в ужас от одной лишь мысли предстать перед разгневанным великим царем, а потому воспользовался ссорой между персидскими и греческими военачальниками и провозгласил переворот. Естественно, его поддержали азиатские греки. Безусловно, это продемонстрировало, что они стремятся к освобождению от персов, но Аристагор действовал, исходя только из своих личных интересов. Если он был так глубоко озабочен освобождением греков, зачем же он пытался покорить Наксос? У нас достаточно оснований полагать, что он начал переворот против персов только для того, чтобы оградить себя от злобы царя Дария после его возвращения из похода на скифов.

— Ты должен понять… — продолжал он, наливая вино в чашу гостя. — Ты должен понять, что нелегко доверять человеку, который, с одной стороны, попал в такое сложное положение, а с другой стороны, настаивает, что им движет только страстное желание добиться свободы для других людей. Но я рассказываю тебе то, что ты знаешь лучше меня…

— Безусловно, мне все это известно, — отвечал Филиппид. — Но, прошу тебя, продолжай. Мне интересно узнать твое мнение по этому поводу.

— Хорошо, — продолжал Аристарх. — равные, присутствовавшие на совете были покорены его обращением и страстными просьбами, но суть заключалась в том, что окончательное решение принадлежало Коллегии Пяти и царям, а на них Аристагор произвел самое плохое впечатление. К тому же, они были хорошо осведомлены об этом человеке… Я помню случай, который заставит тебя улыбнуться. Как-то раз, случайно, я оказался в доме Клеомена, где Аристагор был гостем. Он только что поднялся с постели и, должно быть, замерз: понимаешь, ведь в доме царя все ждут захода солнца, чтобы растопить очаг… Ну, вот он и сидел, спрятав руки под накидку, а кто-то из слуг шнуровал ему сапоги. Царская дочурка, которой едва минуло в то время шесть лет, указывая пальцем на Аристагора, воскликнула: «Папа, посмотри, у нашего гостя нет рук!» Клянусь тебе, что сам я отвернулся в сторону и прикрыл рот, чтобы не разразиться смехом. Понимаешь ли, человек, представляющий себя вождем восстания, не мог даже зашнуровать обувь без посторонней помощи!..

— Таким образом, мы, афиняне, оказались слишком легковерными в том, что касалось Аристагора, — сказал Филиппид с горькой усмешкой.

— О нет, мой друг, конечно, смысл моих слов заключается совсем не в этом! Я не хочу подвергать критике действия, предпринятые Афинами, которые, без всяких сомнений, оказались более чем щедры. Решение послать корабли и войска, безусловно, не было основано только на просьбе Аристагора. В конце концов, родственные узы объединяет вас с ионийцами, осевшими в Азии, и вполне понятно, что вы хотели оказать им помощь…

— Наш же отказ в то время зависел, в основном, от нашей природной неуверенности в себе: нам казалось, что Аристагор хочет вовлечь нас в бесполезную затею, истинные истоки которой лежат только в его собственных амбициях, — продолжал Аристарх.

— Я могу понять, что ты хочешь этим сказать, но суть дела заключается в том, что в настоящее время персы в Греции угрожают свободе всех греков, — ответил его афинский гость.

Спартанец погрустнел и погладил бороду левой рукой.

— Я хорошо понимаю, — заговорил он, — сколь бесполезно сейчас обвинять друг друга за прошлые события. Мы, спартанцы, можем упрекать вас за то, что если бы афиняне не вторглись в Азию, персов в Греции сейчас бы не было. Вы, афиняне, можете заявить, что если бы Спарта вступилась за Ионию, поход оказался бы победоносным…