«Спартак» – наше всё. Откровения кумира красно-белых - [13]

Я спортсмен привередливый, бываю собой доволен крайне редко. Уже давно, в том числе и после тех встреч, которые без оговорок могу занести себе в актив, не ощущаю себя на коне. У меня нет ни намека на то, чтобы хоть чуть-чуть собой погордиться. Взять хотя бы исторические лигочемпионские победы над «Реалом» и «Арсеналом». Накануне тех встреч ситуация была подобна ростовской: надо выиграть! Надо во что бы то ни стало! Кровь из носа! Хоть в лепешку разбейся, но своего добейся! И после тех триумфальных поединков я приходил в раздевалку, садился в свое кресло и говорил себе: мы сделали то, что должны были сделать. А кто и как забил, меня не волновало. И только сутки спустя, вдыхая болельщицкий восторг, читая хвалебные статьи, я понимал: произошло нерядовое событие. Вспоминал свои голы и позволял себе подумать о том, что я причастен ко всему тому ажиотажу.

Такие победы и осознание своей боеспособности в международных матчах добавляют человеку опыта, а тот, в свою очередь, позволяет уверенности (прежде всего внешней) выйти на новый уровень, а иногда и превратиться в кураж.

Кураж, к слову, – это великое состояние. Пребывать в нем постоянно невозможно, но ниже определенной отметки позитивные эмоции никогда не должны опускаться. Если вдруг замечаешь, что уверенность потихонечку от тебя ускользает, нужно тут же хватать ее за хвост и возвращать на прежнее место.

Ни одна большая победа, ни одно выигранное дерби не придут к тебе, если испытываешь проблемы с самооценкой, если нет убежденности в успешном исходе. Иногда даже слабые команды на кураже «раскатывают» самые сильные клубы планеты.

Нельзя сказать, что сборная России образца 1999 года была слабой, но по всем показателям мы явно уступали тогдашним чемпионам мира – французам. Однако, исходя из турнирных раскладов, нам не оставалось ничего другого, кроме как выиграть. Мы не допускали мыслей о ничьей, о том, как бы не опозориться и не пропустить много. Мы ехали за победой! Каждый из нас чувствовал, что судьба послала нам шанс войти в историю и что мы этим шансом обязательно воспользуемся.

За пару дней до той встречи российским СМИ я наговорил кучу бравурных вещей. Раскритиковал многих французских звезд и сказал, что не вижу причин, по которым мы должны чемпионов мира бояться. Я был абсолютно искренен в своих словах. Моя собственная уверенность подкреплялась уверенностью, которая исходила от тренеров и партнеров. Та наша победа со счетом три-два многое мне дала.

* * *

Говорят, что искусственно вызвать кураж простому человеку нельзя. У меня же во второй половине 1990-х частенько это получалось.

Утром в день матча я просыпался абсолютно умиротворенным, но после обеда, когда до установки оставалось часа полтора, начинал прокручивать в голове предполагаемые эпизоды встречи. Тут же ощущал, как растет мое внутреннее возбуждение, как мои ноги наливаются силой. Когда я направлялся на установку, у меня уже выступала испарина. На самой установке я превращался в фишку на макетной доске, я был уже весь в игре, и по лбу, по спине у меня струился пот. По дороге к автобусу меня потрясывало от переизбытка адреналина. Пока мчались на стадион, я чуть сбрасывал внутреннее напряжение, чтобы не перегореть. Слушал музыку, смотрел в окно. При подъезде к арене я вновь себя заводил, представлял, какое получу удовольствие на поле. А уж если соперник был из категории «топовых», то я и вовсе, как скаковая лошадь перед стартом, «бил копытом» и был готов со свистком судьи полететь вперед. Ступал на газон и чувствовал, что я в полном порядке! Великие времена!

Что бы там ни происходило, у меня с самооценкой и с настроем проблем практически никогда не возникало. Да, в 2003 году, когда после разрыва «крестов» я возвращался в спорт, уверенность немного сбоила. Я ничего не боялся, но журналисты месяца три задавали мне вопрос: «Не опасаетесь, что ваша связка вновь накроется? А тяжело ли стать самим собой после долгого перерыва?» Мне постоянно напоминали, что у меня были проблемы. Я по-прежнему не испытывал страха, тем не менее какой-то надлом в психике все же стал прослеживаться. Я позволил самому себе признаться, что долго не играл, а это означало, что я разрешил Егору Титову снисходительно к себе относиться. Все это не могло пройти бесследно. Но я достаточно быстро вернул все на свои места. В тот год мне даже пару раз посчастливилось призвать на помощь кураж. Однако после отставки Романцева, при работе с Чернышевым и Старковым, столь важного для меня «победоносного» состояния мне больше достичь не удавалось. Ощущение праздника, которое дарил футбол, ушло. Да, уверенность оставалась при мне, но без должного желания она уже не приносила привычных дивидендов. Любимая игра превратилась в монотонную работу. Все было не то и не так. Я погрузился в какую-то рутину и уже не получал удовольствия от игры. Более того, порой улавливал в себе черточки, присущие тридцатипяти-тридцатисемилетнему футболисту на сходе, который на автопилоте едет к финишу, зная, что все самое лучшее осталось в прошлом. Мне тогда было очень страшно. Я думал: елки-палки, неужели в двадцать семь лет для меня все закончится? Хуже всего было то, что подобные метаморфозы происходили со всеми моими партнерами. Элементарно не от кого было подзарядиться положительной энергией. Меня все бесило. Моя раздражительность наверняка переносилась в семью. Не дай бог кому-то пережить нечто подобное.