Спартак - [15]

Легкая улыбка на лице слушающего Цицерона. Больше, чем другие, Цицерон тревожил Гая. Как может нравиться Цицерон? Хотел ли он быть таким как Цицерон? После того, как Цицерон посмотрел на него, как бы говоря, — О, я знаю, что ты такое, мой мальчик. Сверху и снизу, вверху и внизу, внутри и снаружи. Другие боятся Цицерона, задавался он вопросом? Держитесь подальше от Цицерона, пусть Дьявол заберет его в ад, сказал он себе. Красс слушал с вежливым интересом. Красс должен был быть вежливым. Он был картиной Римского военного, прямой, квадратное лицо, твердые, жесткие черты, бронзовая кожа, тонкие черные волосы, а потом Гай подумал о нем в ванне и поморщился. Как он мог? Через стол от Гая, сидел политик, Гракх, большой человек с глубоким гулким голосом, и головой утонувшей в воротнике жира, его руки были огромные, толстые и пухлые, с кольцами почти на каждом пальце. Он отвечал, демонстрируя глубокую выдержку профессионального политика; его шутки были очень смешны; его утверждения были мощными утверждениями, в то время как его несогласие всегда было условным. Его заявления были помпезны, но никогда не глупы.

— Конечно, лучше с рабами, запряженными в плуг — заметил Цицерон, после Гракха, выразившего некоторое недоверие. — Зверь, который может думать, является более желательным, чем зверь, который думать не может. Стоит над этим порассуждать. Кроме того, лошадь вещь значимая. Нет племен лошадей, против которых мы можем вести войну и вернуть сто пятьдесят тысяч в помещение аукциона. И если вы используете лошадей, рабы погубят их.

— Я не вижу как — сказал Гракх.

— Спросите нашего хозяина.

— Это правда, — кивнул Антоний. — Рабы погубят лошадь. У них нет никакого уважения ко всему, что принадлежит их хозяину, — кроме самих себя. Он налил еще один бокал вина. — Должны ли мы говорить о рабах?

— Почему нет? — отозвался Цицерон. — Они всегда с нами, и мы являемся уникальным продуктом рабов и рабства. То есть тем, что делает нас Римлянами, если сказать напрямик. На этой большой плантации живет наш хозяин — в чем я завидую ему — по милости тысячи рабов. О Крассе много говорят в Риме, из — за рабского восстания, конец которому он положил, и Гракх имеет доход с рынка рабов — который находится в магистратуре, он владеет телами и душами, количество которых я не решаюсь даже исчислить. И этот молодой человек — кивая на Гая и улыбаясь. — этот молодой человек, я подозреваю, уникальный продукт рабов даже чуть больше, потому что я уверен, что они ухаживали за ним и кормили его и выгуливали его и лечили его и…

Гай покраснел, но Гракх расхохотался и закричал:

— И самого Цицерона?

— Для меня, они представляют собой проблему. Для того, чтобы достойно жить в Риме в наши дни, нужно как минимум десять рабов. Купить их, кормить их и разместить их, ну, это моя проблема.

Гракх продолжал смеяться, но заговорил Красс, — Я не могу согласиться с вами, Цицерон, что рабы, это то, что создает нас, Римлян. Утробный смех Гракха продолжался. Он сделал большой глоток вина, и начал историю о рабыне, которую он купил на рынке за месяц до того. Он был немного напряжен, его лицо покраснело, смешливое урчание вырывалось из его огромного чрева и перемежало слова. В мельчайших подробностях, он описал девушку, которую приобрел. Гай думал, что история бессмысленна и вульгарна, но Антоний глубокомысленно кивал и Красс был увлечен приземленным описанием толстяка. Цицерон тонко и задумчиво улыбнулся во время рассказа.

— Тем не менее, я возвращаюсь к заявлению Цицерона, — упрямо сказал Красс.

— Я вас обидел? — спросил Цицерон.

— Никто не обижается здесь, — сказал Антоний. — Мы — компания цивилизованных людей.

— Нет, не обидел. Вы озадачили меня, — сказал Красс.

— Это странно, — кивнул Цицерон, — когда все доказательства вопроса вокруг нас, мы все- таки противостоим логике его составных частей, будто мы Греки. Разные логики имеет неотразимую приманку для них, независимо от последствий, но наша добродетель — упрямство. Но посмотрите вокруг нас — Один из рабов, прислуживающих за столом, заменил опорожнение графины на полные, а другой предложил фрукты и орехи мужчинам. — Какова суть нашей жизни? Мы не просто какие — то люди, мы римский народ, и мы таковы именно потому, что мы первые, полностью понявшие возможности использования раба.

— Тем не менее, рабы были и до того, как возник Рим, — возразил Антоний.

— На самом деле были, то здесь, то там. Это правда, что у Греков были плантации, как и в Карфагене. Но мы разрушили Грецию, и мы разрушили Карфаген, чтобы освободить место для наших собственных плантаций. И плантации и рабы одно и то же. Там, где другие люди имели одного раба, у нас есть двадцать и теперь мы живем в стране рабов, и наше самое большое достижение — Спартак. Как насчет этого, Красс? Вы имели близкое знакомство со Спартаком. Почему не у любой другой нации, но именно в Риме суждено было появиться ему?

— Разве мы породили Спартака? — задал вопрос Красс. Генерал был обеспокоен. Гай догадался, что эта мысль побуждала его глубоко задуматься, не оставляла ни при каких обстоятельствах, и более того, когда он столкнулся с таким умом, как Цицерон. На самом деле, это не подходящее место для встреч между ними. — Я думал, что ад породил Спартака, — добавил Красс.