Спартак - [15]

Спартак, все более изумляясь, смотрел испытующе на Катилину.

— Тебе была дарована свобода, и ты ее достоин. Но тебе не дали денег, на которые ты мог бы прожить, пока найдешь способ их зарабатывать. И так как своей храбростью ты дал мне сегодня добрых десять тысяч сестерций, выигранных на пари у Кнея Корнелия Долабеллы, то я тебя искал, чтобы отдать тебе часть этого выигрыша. Он принадлежит тебе по праву: ведь если я рисковал деньгами, то ты в течение двух часов ставил на карту свою жизнь.

Шепот одобрения и симпатии к этому аристократу, решившемуся войти в сношение с презренными гладиаторами, восхищавшемуся их подвигами, помогавшему им в их несчастии, пробежал среди присутствующих Спартак, хотя еще и не совсем успокоился, почувствовал себя тронутым таким участием, оказанным ему, уже давно отвыкшему от доброго к себе отношения.

— Очень тебе благодарен, славный Катилина, за твое благородное предложение, которого, однако, я не могу и не должен принять. Я буду обучать борьбе, гимнастике, фехтованию и, следовательно, сейчас же найду средства жить своим трудом Катилина, отвлекши внимание Требония тем, что протянул ему свой бокал, приказав смешать велитернское с водой, нагнулся к уху Спартака и торопливо, еле слышно, прошептал:

— Ведь и я страдаю от ненависти олигархов, и я раб этого презренного и испорченного римского общества, и я — гладиатор среди патрициев, и я желаю свободы и., знаю все…

И так как Спартак, вздрогнув, откинул голову назад, испытывая Катилину взглядом, тот продолжал:

— Я знаю все и.., я с вами.., и буду с вами. И затем, немного приподнявшись, он сказал более громким голосом, так, чтобы все его услышали!

— Ради этого ты не откажешься от двух тысяч сестерций, заключенных в этом небольшом кошельке в таких красивых новых ауреях.

И протянул Спартаку изящный маленький кошелек, прибавив:

— Повторяю, я не дарю их тебе, — ты их заработал, они твоя. Это твоя часть нашей сегодняшней добычи В то время как все присутствующие разразились почтительными похвалами и возгласами восхищения по поводу щедрости Катилины, последний взял в свою руку правую руку Спартака и пожал ее таким образом, что гладиатор вздрогнул:

— А теперь ты веришь, что я все знаю? — вполголоса спросил патриций.

Спартак не понимал, откуда Катилина узнал некоторые тайные знаки и слова, однако, вполне убедившись, что Катилина действительно знал все, ответил ему на пожатие руки и, спрятав на груди — под тунику — данный ему кошелек, сказал:

— Я так взволнован и восхищен твоим поступком, что не в силах достойно отблагодарить тебя, благородный Катилина. Но завтра, если ты согласен, я приду вечером в твой дом выразить всю мою признательность.

Спартак подчеркнул последние слова, сделав на них особое ударение, и взглядом дал понять это патрицию, который кивнул в знак согласия.

— В моем доме, Спартак, ты будешь всегда желанным гостем. — А теперь. — прибавил Катилина тотчас же, обратившись к Требонию и остальным гладиаторам, — разопьем чашу фалернского, если только эта конура может оказать гостеприимство фалернскому вину.

Фалернское вино было вскоре испробовано и найдено довольно хорошим, хотя и не настолько старым, как можно было желать.

— Как ты его находишь, славный Катилина? — спросила Лутация.

— Вино недурное.

Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально вертя оловянную вилку между пальцев, Катилина долгое время оставался безмолвным и неподвижным среди молчавших сотрапезников.

Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию руки, по нервным сокращениям всех мышц и по внезапно вздувшейся большой вене, которая пересекала его лоб, в душе Катилины происходила страшная борьба и в мозгу роились грозные замыслы.

— О чем ты думаешь, Катилина? Что тебя так сильно огорчает? — спросил, наконец, Требоний, услышав его вздох, похожий на рычанье.

— Я думал, — ответил Катилина, — что в том году, когда было налито в кувшин это фалернское вино, был предательски убит в портике своего дома трибун Ливии Друз, подобно тому, как за немного лет до этого был убит трибун Луций Апулей Сатурнин, как еще ранее были зверски зарезаны Тиберий и Кай Гракхи — две величайших души, которые были украшением нашей родины. И всякий раз за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных, и всякий раз одной и той же преступной рукой — рукой бесчестных аристократов.

И после минуты раздумья он воскликнул:

— И неужели написано в заветах великих богов, что угнетаемые никогда не получат покоя, что неимущие никогда не получат хлеба, что человечество всегда будет разделено на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?..

— Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! — закричал могучим голосом Спартак, ударив кулаком по столу.

В то время, как происходил этот разговор, в передней комнате шум и крики все усиливались, соответственно количеству вина, которое было поглощено находившимися в ней пьяницами:

Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали крики:

— А, Родопея! Родопея!

При этом имени Спартак вздрогнул всем телом. Оно напомнило ему родную Фракию, горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного счастья! Сколько сладких и печальных воспоминаний!