Спальня светской женщины - [10]

Громскій хотѣлъ бы безъ мысли о жизни, безъ трепетанія вѣкъ любоваться ея очами, подслушивать ея дыханіе, подмѣчать волненіе груди, а конецъ галстука щекоталъ его подбородокъ, и накрахмаленные воротнички рубашки рѣзали шею. Онъ заготовлялъ такія прекрасныя поэтическія фразы для разговора съ княгиней, — и ни разу не могъ отвѣчать связно на самые обыкновенные вопросы ея. Самолюбіе грызло его, какъ вампиръ; онъ чувствовалъ, что долженъ казаться чудакомъ въ глазахъ ея и глупцомъ въ мысляхъ… А между тѣмъ графъ разсыпался любезностью. Онъ говорилъ о самыхъ простыхъ вещахъ съ такою оборотливостью и ловкостью; рѣчъ его заострялась ироніей, играла невынужденной веселостью и блистала красивой изысканностью, какъ вычурная бумажка, завертывающая самую простую конфетку.

Таковъ языкъ свѣтскаго человѣка!

Несмотря на все это, княгиня не казалась внимательною къ его разговору. Она была задумчива, она играла съ листкомъ стебелька розы…

Громскій немилосердно повертывалъ въ рукахъ свою новую модную шляпу.

Било одиннадцать.

Графъ Вѣрскій всталъ съ креселъ. Громскій, поглядывмя на него, приподымался.

Когда они оба раскланивались съ княгиней, она оборотилась къ поэту съ такимъ божественнымъ взглядомъ, который не всегда удается видѣть человѣку въ его земномъ существованіи.

— Г. Громскій, — произнесла она своимъ музыкальнымъ голосомъ… — Я надѣюсь васъ скоро видѣть у себя. По вечерамъ вы меня почти навѣрно можете заставать дома. Мнѣ всегда пріятно быть въ вашемъ обществѣ..

"Странно, — подумалъ графъ, — по вечерамъ она, кажется, очень рѣдко бываетъ у себя".

Громскій едва сдержалъ свое восхищеніе отъ послѣднихъ словъ княгини, и когда вышелъ изъ ея будуара, слезы упоительнаго самодовольствія брызнули изъ очей его.

Эти слезы были для него ярче и освѣжительнѣе небесной росы!

Когда онъ проснулся на слѣдующее утро, его знакомство съ княгинею, ея благодатный привѣтъ представлялись ему очаровательнымъ сномъ. Онъ протеръ глаза и старался распутать грезу съ вещественностію, и въ грезѣ и вещественности — была она, одна она, одинъ ея образъ! Послѣ пролетной минуты задумчивости онъ быстро вскочилъ съ постели, онъ бѣгалъ по комнатѣ, онъ смѣялся, онъ плакалъ, онъ тысячу разъ повторялъ вслухъ: "мнѣ всегда пріятно быть въ вашемъ обществѣ".

Онъ походилъ на помѣшаннаго!..

Послѣ первыхъ минутъ такого волненія молодой человѣкъ снова задумался.

— Можетъ быть это заученная обыкновенная фраза, когорую всѣ свѣтскія женщины повторяютъ изъ приличія? — мыслилъ онъ.

Воспользоваться ли мнѣ ея приглашеніемъ?

Можетъ ли общество бѣднаго, незначащаго человѣка, не имѣющаго понятія о свѣтскомъ приличіи, о свѣтскомъ языкѣ, нравиться блистательной княгинѣ, которая привыкла къ вѣчнымъ комплиментамъ паркетныхъ любезниковъ?

Я неловокъ, мои ноги измѣняюгъ мнѣ на паркегѣ… Что, если я встрѣчусь въ ея гостиной съ какимъ-нибудь изъ этихъ франтовъ? Вѣдь я уничтожусь предъ нимъ?..

Сколько подобныхъ вопросовъ толпилось въ головѣ молодого человѣка! Какъ кружилась голова его! Какъ жестоко страдалъ онъ!

— А ея взглядъ? ея взглядъ?. — продолжалъ онъ голосомъ постепенно звучнымъ и сильнымъ… Ея взглядъ, когда она произносила мнѣ этотъ привѣтъ!!

О, нѣтъ! нѣтъ! то не были заученныя слова необходимости… Нѣтъ! милліонъ разъ нѣтъ! Искра души художника, тонкій лучъ небесной радуги, серебристый блескъ луны, ничто не могло быть ярче, вдохновеннѣе взгляда! Взглядъ младенца — не благословеннѣе его.

Черезъ нѣсколько дней послѣ этого, часовъ въ 8 вечера, Громскій съ тѣмъ же волненіемъ ходилъ взадъ и впередъ по Большой Милліонной и, блѣднѣя, нѣсколько разъ проходилъ мимо подъѣзда съ гранитными колоннами… Наконецъ рука его крѣпко сжала ручку замка огромной двери подъѣзда — и онъ очутился лицомъ къ лицу съ разряженнымъ швейцаромъ…

— Княгиня дома? — спросилъ молодой человѣкъ дрожащимъ голосомъ.

— Какъ объ васъ прикажете доложить?

— Громскій.

— Пожалуйте наверхъ. Княгиня принимаетъ, — почтительно произнесъ швейцаръ.

— У нея есть кто-нибудь?

— Княгиня одна.

Одна! это слово электрически объяло его сердце; онъ не хотѣлъ встрѣтить кого-нибудь у княгини, но мысль быть съ ней одной… ужаснула его!

Мы предоставляемъ читателямъ вообразитъ положеніе его въ ту минуту, когда онъ всходилъ по ковру лѣстницы… и съ каждой ступенькой приближался къ княгинѣ.

— А! г-нъ Громскій! — воскликнула она, при видѣ поэта, съ робостью отворявшаго дверь, — я думала, что вы забыли меня; признаться ли, я уже теряла надежду видѣть васъ у себя?

— Княгиня, я… не смѣлъ… не могъ… — И онъ стоялъ передъ нею, несвязно лепеча что-то.

— Садитесь. Что жъ вы не сядете? — Княгиня немного привстала и придвинула къ себѣ стулъ.

Ободренный Громскій сѣлъ на кончикъ этого стула.

— Я думала, — продолжала княгиня, — что человѣку, такъ углубленному въ занятія, какъ вы, не достанетъ времени на пустые визиты, выдуманные нами отъ бездѣлья. Я очень хорошо знаю, — замѣтила она съ улыбкою, — какое различіе, какія границы между поэтомъ и свѣтскимъ человѣкомъ.

— Развѣ вы принимасте меня за поэта? — осмѣлился возразить Громскій.

Она взяла со столика, стоявшаго возлѣ нея, какой-то печатный листъ, развернула его и, указывая своимъ пальчикомъ на средину листа…