Созвездие Волка. Начало - [62]

Ее некрасивое лицо исказилось от ярости. Она ринулась ко мне и со всей силы тряхнула.

— Неблагодарная дрянь, — зашипела она, волоча меня в сторону подвала, — трех ночей в подвале слишком мало, чтобы научить тебя послушанию! Теперь отправишься туда на все выходные!

От ее слов мне стало дурно. Еще двух дней в подвале я не выдержу. Горку барахла у стены, которая служила более-менее надежным убежищем от крыс, даже с натяжкой нельзя было назвать удобной постелью. Я то и дело задевала больной рукой острые углы ящиков и прочего мусора, стремясь устроиться поудобнее; из-за этого боль в руке разгоралась с новой силой, и о том, чтобы немного поспать, можно было забыть.

— Я устала, я хочу спать, — почти взмолилась я, зная, что шансов ее разжалобить у меня ноль. — Я больше не могу!

— А я тебя не спрашиваю, можешь ты или нет, — съязвила она, продолжая тащить меня за собой. — Я предупреждала тебя, что будет, если ты посмеешь что-нибудь выкинуть. На этот раз пощады тебе не видать. Уж я-то тебя проучу как следует.

— Пожалуйста… — мой голос сорвался.

Она резко повернулась. В ее прищуренных глазах засветилось злорадное ликование.

— Повтори.

— Пожалуйста, — послушно повторила я, ненавидя себя в этот момент.

Тетя ослабила свою хватку и с ехидной улыбкой посмотрела на меня сверху вниз. Я могла только представлять, какое удовольствие доставляет ей мой жалобный тон.

— А зачем, скажи на милость, мне тебя выпускать? Я пока не вижу, чтобы ты чему-то научилась. По-моему, еще пара дней в подвале пойдет тебе только на пользу.

— Я жалею о том, что сказала. Этого больше не повториться, я обещаю, — сквозь зубы пробормотала я.

Тетка сложила руки на груди, победно выпятив тяжелый подбородок.

— Наконец-то до тебя начало доходить, что к чему… Как и твоя никчемная мать, ты понимаешь только жесткую руку, — желчно произнесла она, вложив в свои слова целое море яда.

Ее слова меня укололи, но я промолчала, понимая, что могу лишь больше ее разозлить.

Она поджала губы, и сделала вид, что о чем-то раздумывает.

— Я может быть и поверила бы, что ты наконец образумилась… Если такое про тебя вообще можно сказать. Да твой учитель политологии только что звонил, — снова зашипела она. Тонкая жила, пересекающая ее лоб от линии волос до переносицы, угрожающе запульсировала.

Я попробовала возразить, что ничего не сделала, но она остановила меня взмахом руки.

— Мне-то все равно. Как по мне, ты не заслуживаешь ни крошки той еды, которой тебя кормят здесь и в школе. Но я не потерплю подобных звонков от учителей. Заруби это себе на носу.

Вот оно что. Значит, Карл фон Рихтер звонил, чтобы пожаловаться, что я не хожу в столовую. Какая ему вообще разница?

— Я исправлюсь, — произнесла я самым послушным тоном, на который была способна.

Тетка обвела меня недоверчивым взглядом, словно прикидывая, вожу ли я ее за нос. Но мой усталый, измученный вид ее убедил. Она выпрямилась.

— С завтрашнего дня ты каждый день… Слышишь, КАЖДЫЙ ДЕНЬ будешь ходить в столовую. НИ ОДНОГО ПРОПУСКА…

Она сделала паузу, ожидая моей реакции. Я послушно кивнула.

Она удовлетворенно приподняла голову, ее глаза сияли.

— И в понедельник на утреннем построении ИЗВИНИШЬСЯ ПЕРЕД ВСЕМИ за то, что сказала.

Все внутри перевернулось. Извиниться перед красными, когда на меня будут устремлены глаза тех, кто пострадал по моей вине… Но возвращаться в холодный, темный подвал было хуже пытки. Скрепя сердце, я согласилась.

Довольная своей победой, она победно причмокнула.

— Марш в свою комнату, и больше никаких выходок. В следующий раз я тебе поблажек не сделаю, запомни, — погрозив худым пальцем у меня перед носом, она с победным видом скрылась в гостиной.

Очутившись в своей комнате, я как была — в куртке, форме и сапогах — повалилась на кровать и тут же отключилась.

Глава 8. Совместный проект

Следующий день оказался целым испытанием. С самого утра все мои мысли были заняты тем, что мне снова придется ходить в столовую, а это означает новые, полные издевок и унижений встречи с красными. Учитывая то, что мне предстояло перед ними извиниться, я чувствовала себя просто отвратительно. Кроме того, я боялась столкнуться с Тэйлором и его девушкой, которых упорно избегала во время утреннего построения, стоя в заднем ряду и первой скрываясь в своей части коридора.

— У меня небольшое объявление, — нараспев произнесла миссис Прингс. — Мне нужно отлучиться, поэтому последнего урока литературы не будет. Вместо него господин фон Рихтер любезно вызвался провести вам политологию.

«Почему бы просто не отменить урок и не отправить нас домой?» — с тоской подумала я. После его вчерашнего звонка мне совершенно не хотелось встречаться с учителем политологии. Ведь именно из-за него мне снова придется ходить в ненавистную столовую.

На философию Стефани Аттвуд явилась с получасовым опозданием. Когда она входила в класс, на ее лице всегда играло презрительное выражение, точь-в-точь, как у Кимберли. Но если школьную секретаршу мы видели очень редко, то уроки философии были обязательными, и, похоже, сама Аттвуд воспринимала их как пытку.

Было очевидно, что даже к самой философии, которую она преподавала, Стефани Аттвуд не испытывала ни грамма интереса. Обычно ее урок заключался в том, что она, даже не удостоив нас приветствием, присаживалась на краешек учительского стола, спиной к классу, и ничего не выражающим голосом зачитывала лекцию с экрана для проектора, равнодушно щелкая пультом, когда требовалось переключить слайд. В моих прежних школах такое поведение учителя было бы расценено на ура, ведь можно было заняться, чем угодно. Но только не здесь. Показное равнодушие учительницы заставляло моих одноклассников нервничать еще больше. Они торопливо записывали, впадая в настоящую панику, если какая-то часть лекции (а так было почти всегда) была для них не совсем понятна. Но если на истории, биологии, языке, литературе, политологии или математике, можно было получить разъяснение, то Стефани Аттвуд специально садилась так, чтобы не замечать протянутых вверх рук. А привлечь ее внимание по-другому никто не осмеливался. И сейчас ее повернутый к классу спиной силуэт, обтянутый в ярко-фиолетовое платье под небрежно накинутой на изящные плечики меховой накидкой, выражал скуку и пренебрежение.