Сожженная заживо - [21]

Была ли я на похоронах или наблюдала за ними с террасы? Скорее всего, смотрела с террасы, потому что я была слишком мала. Но, во всяком случае, тоже плакала. Было очень много народу. Они медленно шествовали по деревне. И я никогда не забуду этого мужчину, плакавшего от горя и разорвавшего на себе одежду. Он был такой красивый, когда рыдал от любви к своей жене.

Это был очень достойный и благородный человек.

Родители моей матери и моего дяди жили в деревне, и о моем деде Мунтере тоже всегда очень заботились. Он был высоким, как и его сын, хорошо выбритым, всегда подтянутым, хотя и носил традиционную одежду. В руке он всегда держал четки и перебирал одну за другой бусины своими длинными пальцами. Иногда он заходил к моему отцу выкурить трубку, и они имели вид закадычных друзей. Но однажды моя мать ушла ночевать к своим родителям, потому что отец очень сильно ее избил. Она оставила нас одних с отцом. У нас не принято, чтобы мать забирала детей. Будь то мальчики или девочки, они должны оставаться с отцом. Чем я становилась старше, тем больше он ее избивал, и тем чаще она уходила. Именно дедушка Мунтер силой приводил ее обратно. Иногда она уходила на неделю, иногда на день, иногда на ночь. Однажды она ушла на целый месяц, и с тех пор мой дед не хотел больше разговаривать с отцом.

Я думаю, что если бы мать умерла, у нее не было бы таких похорон, как у той женщины, и мой отец не плакал бы и не кричал, разрывая одежды, как господин Хассан. Он вовсе не любил мою мать.

Я даже была убеждена, что у нас любовь не существует, по крайней мере, в нашей семье. В конце концов, у меня был брат, и только его я любила, несмотря на его жестокость, доходящую порой до безумия. Мои сестры тоже его любили. Нуры уже не было с нами, но Кайнат была такой же, как я, она защищала его и хлопала в ладоши, когда он вскакивал на коня.

Не считая маленьких сестричек, которым было еще рано думать о замужестве, в доме оставались только мы с Кайнат. Две старые девы. Что касается Кайнат, у меня было чувство, что она покорилась судьбе. Она не была некрасивой, но… ни очень хорошенькой, ни очень улыбчивой ее нельзя было назвать. Кайнат отличалась от меня. Возможно, мы были плохо одетыми, плохо причесанными крестьянками… Но я маленькая и худенькая, а она крупная и с очень большой грудью. У нас мужчины любят женщин в теле, но слишком большая грудь им не нравится. Кайнат не должна была нравиться, и она грустила и не делала ничего, чтобы стать красивее. Она растолстела, хотя ела то же, что и я, но в этом не было ее вины. Во всяком случае, ни одна, ни другая, мы не могли стать лучше, чем мы есть. Каким образом? Никаких красивых платьев, всегда одни и те же белые или серые шаровары, никакой косметики или украшений. Запертые в четырех стенах, как старые клуши, мы считали шаги, склонив голову к земле, если нам доводилось выходить из дома в обществе баранов и овец.

Если бы не безнадежная Кайнат, перекрывшая мне дорогу к замужеству… Я знаю, что все же один человек просил за меня. Мать сказала мне: «Отец Файеза приходил, просил отдать тебя за своего сына. Но мы не можем сейчас говорить о твоей свадьбе, надо ждать, пока твоя сестра выйдет замуж».

С тех пор я стала представлять себе, как он меня хочет и как с нетерпением ждет, когда мои родители отменят свой запрет.

Мой брат Ассад знал его. Он жил в доме напротив нас, по другую сторону дороги. Они не были крестьянами, как мы, они не работали так помногу в огороде. У его родителей было три сына, и неженатым остался только Файез. В этой семье не было дочерей, из‑за этого дом окружала не стена, а только красивая ограда, дверь которой никогда не запиралась на ключ. Стены были выкрашены в розовый цвет, а перед домом всегда стояла серая машина.

Файез работал в городе. Я не знаю, чем он занимался, но представляла, что он работает в конторе, как и мой дядя. Во всяком случае, он был гораздо лучше Хуссейна, мужа мой старшей сестры. Хуссейн всегда носил грязную рабочую одежду, и от него плохо пахло.

Файез был сама элегантность. А прекрасная машина с четырьмя сиденьями, отъезжающая каждое утро!

Тогда я начала подглядывать за его машиной, чтобы рассмотреть его самого. Самой лучшей точкой обзора была терраса, где я вытряхивала ковры из овечьей шерсти, собирала виноград и развешивала выстиранное белье. Соблюдая величайшую осторожность, я всегда могла найти дело на террасе.

Прежде всего, я узнала, что он ставит машину на одном и том же месте, в нескольких шагах от двери. Поскольку я не могла оставаться на террасе долго, мне понадобилось много дней, чтобы узнать, что он выходит из дому примерно в семь утра, а в это время я всегда найду, что делать наверху.

В первый раз, когда я его увидела, мне повезло. Я быстро вычистила конюшню и пошла за сеном для больной овцы, которая должна была скоро родить. Я была в двух‑трех шагах с охапкой сена в руках, когда он вышел из дому. Такой же элегантный, как мой дядя, в костюме, в великолепных черно‑бежевых ботинках на шнурках, с чемоданчиком в руке, с черными волосами, загорелым лицом и гордой походкой.

Я склонила голову, уткнувшись носом в солому. Я услышала его шаги, звук открываемой дверцы, которая потом захлопнулась, шум мотора и шуршание колес по гравию. Я не поднимала головы, пока машина не отъехала подальше, и дождалась, когда она скроется из виду. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, а ноги дрожали и подкашивались. И я сказала себе: «Я хочу, чтоб этот человек стал моим мужем, я люблю его. Я хочу его, хочу…»