Сожаления Рози Медоуз - [46]

– Разве это не отвратительно?

– Нет, это нормально.

– И я чувствую… – (О, черт, теперь меня понесло, клапан открылся, и я в переносном смысле поднялась на ноги и захотела поделиться с остальными анонимными членами группы…) – Понимаете, я чувствую себя хорошо. Конечно, мне не по себе, я в замешательстве, мне грустно. Но грустно оттого, что мне странно представить, что он не спит сейчас в нашей лондонской кровати, что он не встанет утром, не спустится, шатаясь, в кухню; странно представить, что я больше никогда его не увижу, не услышу его голос или его шаги, что он не позовет меня по имени. Но той жуткой кровоточащей боли, которую, я уверена, испытывали вы, нет и в помине.

– Никто не заставляет вас ее испытывать, – мягко проговорил он. – Для горя не существует общепринятой формулы. К тому же я рад это слышать.

Такого дерьма никому не пожелаю.

– Он махом осушил бокал.

– Наверное, вы ее очень любили.

– Когда Китти умерла, мне казалось, будто из меня вытекла вся кровь. По капле. Я стал калекой. Беспомощным калекой. Мне казалось – не то чтобы часть меня ушла вместе с ней, как говорят некоторые, это было бы утешением, – нет, мне казалось, что ту силу, что давала мне жизнь, энергию, радость, словно засосало в глубокую бездонную пустоту. Мою душу, наверное. – Он разглядывал свой пустой бокал. – Не уверен, что она вернулась обратно.

На секунду он показался мне таким незащищенным, уязвимым и очень печальным. Будто на миг приоткрылось окно, и мне удалось увидеть какой-то проблеск за темным фасадом. Он резко поднял голову, и окошко намертво захлопнулось.

– Но жизнь продолжается, и кроме этих слов, есть и другие замусоленные клише, выбирайте любое. Мне нужно было заботиться о Тоби и близняшках, и я должен был жить дальше. Но после такого всегда… что-то ломается. Ты уже не такой, как прежде. – Он мягко улыбнулся. – Но несчастье же у вас, Рози. С какой стати мы говорим обо мне?

– Просто мне совестно, что я не чувствую то же, что и вы, наверное. Не чувствую то, что должна испытывать жена после смерти мужа.

– Бывшего мужа.

Я вяло улыбнулась.

– Послушайте, – продолжил он, – никто не ждет, что вы будете в глубоком трауре, никто не ожидает завываний и вдовьих одежд, не думает, что вы уйдете в ближайший монастырь, распевая «Живые холмы». И что бы вы ни думали сейчас, послушайте меня: вы в шоке, и какое-то время любое упоминание о его смерти будет для вас нервной встряской.

Я кивнула. Вот это я понимаю. Нервная встряска – вообще нормальное для меня состояние. Я глотнула бренди и с благодарностью взглянула на Джосса.

– Говорят, что вы жестокосердный задавака, – выпалила я. – Но все это враки. Вы милый, порядочный человек.

Он откинул голову и расхохотался.

– Порядочный – это точно, я вроде ни разу не пытался воспользоваться бесплатным кабельным телевидением и не щипал теток за задницы в лифте. Но «милый»… немногих людей назовешь милыми. – Он посмотрел на меня, все еще улыбаясь краешком губ. – С вами все будет в порядке, Рози?

– Да. Да, я справлюсь.

– Я имею в виду – вы не боитесь оставаться одна? Или хотите, чтобы я побыл с вами?

– О! Простите ради бога. – Я поискала часы. – Наверное, уже совсем поздно, да?

– Примерно четверть пятого. Вам нужно попробовать уснуть, если сможете. Бренди я оставлю – вдруг вам еще захочется.

– Спасибо, – улыбнулась я. От его доброты на глаза навернулись слезы.

Он поспешно и неловко похлопал меня по плечу и ушел.

Оставшись одна, я долго смотрела на гаснущий огонь, сжимая в ладони бокал. Не было никакого смысла идти спать – все равно бы я не заснула. Наступил рассвет, проснулось солнце, а вскоре проснулся Айво. Я быстро накормила его завтраком, закутала в зимний комбинезончик, после чего, к его восторгу, мы вышли на заснеженную улицу. Небо было ярко-голубое, а под ним, насколько хватало глаз, все запорошило мягким белым снегом, словно облака опустились на землю.

Я взяла своего мальчика за руку, и мы отправились гулять к белым светлым полям, которые простирались перед нами, как покрытое рябью море с отливающими голубым барашками. Мы шли по тропинке через поле. Айво дергал заснеженные ветки и хихикал, когда снег падал ему на шапку. Нас окутали тишина и белизна; мне казалось, что во всем мире в то утро остались лишь мы двое. Мы долго шли вперед; Айво, устав, забрался ко мне на руки, и стало тяжело. Я знала, что скоро придется поворачивать домой, иначе я так и рухну на снегу. На горизонте виднелся Фарлингс: я нарочно не теряла его из виду, так как боялась заблудиться. Я зашагала по полю к особняку. Мы возвращались окольным путем, и я подошла к особняку с фасада. Утомленно ступая по подъездной дорожке, я заметила припаркованный на полпути «лэндровер». По ту сторону каменного с решеткой забора стоял мужчина в кепи и телогрейке. Он надел сбрую на серую кобылу и подвел ее к воротам. Она сильно хромала. Он увидел меня и улыбнулся:

– Доброе утро!

– Доброе утро. Прекрасная погода, правда?

– Волшебная, но, боюсь, не самая лучшая для моей бедной девочки. – Он погладил кобылу по шее. – Она слишком стара, чтобы радоваться снегу, в отличие от карапуза, который сидит у вас на плечах.