Создатель звезд - [47]

— Что случилось? — спросил Манделл.

— Негодяй обратился в суд! — сказал Гинзбург.

— Колби обратился в суд? Зачем?

— Чтобы получить разрешение на допуск в зал телеоператоров с камерами и осветителей. «Общественность имеет право на информацию, касающуюся безопасности страны».

— Теперь он покажет «отказников» по общенациональному телевидению!

Гинзбург кивнул.

— По-моему, это решение незаконно. Можно подать апелляцию, — сказал Манделл.

— Пока вы сделаете это или получите отсрочку, ущерб уже будет нанесен. Он погубит киноиндустрию. Они поступят с нами, как Кефовер — с мафией. Любой человек, появившийся на телеэкране, является в глазах людей преступником. Когда этот лицемер перестанет читать проповеди и салютовать флагу, мы все окажемся русскими шпионами. Публика может быть очень непостоянной. Она забудет все, что мы сделали для страны во время войны и национальных бедствий…

Но Манделл не слушал собеседника с того момента, как Гинзбург заговорил об обращении в Верховный суд. Он думал. Внезапно Манделл перебил Гинзбурга:

— Мне нужно два, возможно, три дня.

— Зачем?

— Я хочу за три дня пропустить всех свидетелей, желающих воспользоваться их конституционными правами. Сделать это до того, как в зале заседаний появятся телекамеры. Устройте это для меня!

— Каким образом? — спросил Гинзбург.

— У вас больше опыта в таких делах, чем у меня. Дайте мне три дня! — приказал Манделл.

6

Когда председатель комиссии по расследованию антиамериканской деятельности вошел вечером в ресторан «Романов», куда его пригласил Роберт Килцер — советник, представитель и главный цензор всей киноиндустрии, он понял, что в этом зале, заполненном знаменитыми людьми, сам является знаменитостью.

Невысокий, коренастый мистер Колби приблизился к столу; Килцер встал и протянул руку; на его лице появилась умная, добрая улыбка, которая сама по себе оправдывала половину его огромного оклада. Вторую половину он оправдывал в моменты, подобные этому, когда ему приходилось завоевывать расположение государственных чиновников и добиваться от них помощи киноиндустрии. Килцер работал в аппарате Рузвельта и Трумэна и обладал превосходными связями. Килцер вмешивался, когда правительство собиралось повысить налоги на прибыль индустрии развлечений. Когда назревала угроза скандала, или он уже происходил, как в деле Ингрид Бергман, в обязанности Килцера — «царя киномира» — входило умиротворение публики и государства. Килцер был идеальным свидетелем на слушаниях, посвященных работе киноиндустрии. Он умел весьма убедительно прочитать приготовленное заявление, уйти от ответа на каверзный вопрос с помощью потока уклончивых фраз.

Сегодня Килцер отрабатывал свой оклад — сто пятьдесят тысяч в год, — развлекая председателя комиссии. Килцер знал это. Более того, Колби также знал это.

Председатель задал тон обеду, произнеся в самом его начале:

— Килцер, я знаю, почему вы позвонили мне. Тем не менее я рад возможности пообедать с вами. Если только мы сразу покончим с вопросом о телевидении и не будем обсуждать его в течение остальной части вечера.

Это было откровенное заявление, которое мог сделать принципиальный человек. Оно соответствовало тому впечатлению, которое всегда производил Колби.

Килцер улыбнулся, как бы подтверждая, что Колби прочитал его мысли.

— Да, я собирался поговорить с вами о решении Верховного суда.

— Вот что я вам скажу. Завтра или как только мы сможем внести в зал заседаний телекамеры и осветительные приборы, мы появимся на телеэкране! По всей стране! Я уже договорился с тремя телекомпаниями. Нам предоставят как минимум три эфирных часа в день.

— Вы считаете доступным выставлять к позорному столбу людей, которые могут оказаться невинными или легкомысленными?

— Мне с детства внушали, что невинным нечего бояться. Это написано… «Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?» Иов, глава четвертая.

К этому времени им подали томатный сок, поскольку председатель никогда не пил на людях спиртное.

— По правде говоря, я и не надеялся повлиять на ваше решение относительно ТВ, — сказал Килцер. — Но люди из киноиндустрии настояли на том, чтобы я попросил вас. Я это сделал. Теперь я могу передать им, что вы сказали «нет». Теперь мы можем наслаждаться обедом.

Они заговорили об общих знакомых в Вашингтоне, о звездах, сидевших за соседними столиками. Килцер больше ни разу не упомянул трансляцию слушаний.

Килцер слушал Колби, соглашался, кивал, улыбался. Поглядывал в зал в ожидании кого-то. Наконец Килцер налил конгрессмену вторую чашку кофе и предложил ему клубничный ликер «Романов».

Колби отказался, и в этот момент терпение Килцера было вознаграждено. Через весь зал к их столу подошли Карл Хантер, продюсер, и кинозвезда Моника Дорн. Хантер снимал фильмы, которые не укладывались в традиционную «семейную» формулу; они основывались на реальных событиях — скандальных убийствах, известных сексуальных эскападах. Эти ленты обычно с трудом проходили через офис Килцера. Почти каждый раз, когда Килцер делал в фильме Хантера купюры, в корзину летели сцены с участием Моники Дорн. Обычно возникали проблемы с тем, что стыдливо называли ее «ложбинкой». На самом деле проблема заключалась не в «ложбинке», а в двух образовывавших ее полных высоких грудях. Ходили слухи, что в груди Моники был введен хирургическим путем синтетический материал, делавший их еще более эффектными.