Создатель - [34]

Декарт глянул замутненным взглядом, и дыхание его оборвалось, застряв где-то в окаменевшей гортани.

– Ты боишься, – мягко сказал слэп. Его лицо подергивалось, постоянно меняя выражение.

– Мои зубы стучат от холода, не от страха. – Декарт в упор смотрел на оболочку. Он не шевелился, будто весь мир заледенел и сковал его.

– Ты ненавидишь самого себя.

Еще никогда Декарт не видел это сияние столь ярким – фиолетовый был ослепительным, почти белым.

Сознавая, что все это не снится ему, он подошел к слэпу ближе. Его мучил один вопрос, и теперь любопытство разгорелось еще сильнее.

– Верите ли вы в Создателя? – спросил он.

Голос оболочки сменился на легкий, подвижный тенор. Видимо, у руля оказалось не коллективное сознание, «мы», а кто-то один.

– Любопытный момент, Декарт. Когда спорят два человека – верующий и атеист, не жди ничего хорошего. Сколь бы один ни убеждал другого, насколько это прекрасно – верить в Создателя, тот лишь посмеется, а то и отвесит злую шутку.

– Ты прав, – ответила оболочка самой себе медленным, тягучим голосом. Он звучал будто в голове Декарта. – Слова верующего разобьются о барьер атеиста, как волны о скалы.

– Да, – снова начал тенор. – В этом сила предвзятости: двум разрозненным сознаниям никогда не понять друг друга полностью. Но если их объединить, произойдет чудо, Декарт. Интегрированное сознание не только воплотит в себе мысли и верующего, и атеиста, но и сформирует свое собственное, уникальное, не противоречащее себе мировоззрение. Это парадоксально: две личности, враждовавшие до Слияния, после процедуры превратятся в сильнейшую сущность, верующую в Создателя и не верующую одновременно.

– Вы поверите в него, – с неожиданным напором сказал Декарт. Его собственный голос показался ему чужим. – Вы все поверите. Потому что он существует.

Фиолетовый огонь завораживал. Он подчинял и магическим образом влек к себе.

– Почему она постоянно занимает твои мысли, Декарт? Согласись, это довольно любопытный момент.

Декарт потянул вперед руку – слэп даже не пошевельнулся. Декарту хотелось коснуться этого яркого, ослепляющего сияния. Он уже почти достиг цели, когда слэп сказал мягким баритоном:

– Нам нравится твоя искренность. А вот Джулия тебя не любит. С того самого дня, как погиб Арти, она чувствовала себя лишь рабыней, прикованной к тебе.

– Арти умер от болезни. – Его передернуло.

Он заскрежетал зубами и опустил руку. Что-то в нем щелкнуло, поднялась волна ярости и прилила к лицу кровью.

– Забудь о ней, – послышался низкий голос Массива.

– Это все вы! – зашипел Декарт. – Вы… вы… виноваты! Это вы… манипулируете…

Он чувствовал, как весь напрягся – мышцы рук, ног, спины и живота разом окаменели.

Слэп заинтересованно следил, что же будет делать Декарт.

– Вы! – заорал тот в бешенстве.

Он бросился на неподвижного слэпа. Повалить его на землю не составило труда: Декарт был вдвое крупнее его.

Замахнувшись, Декарт ударил слэпа по лицу. Под кулаком хрустнуло, хлынула кровь. Декарт метил в мерзкие фиолетовые глаза. Он попал в левый только с третьего удара, хотя слэп не сопротивлялся, обмякнув и только криво улыбаясь, глядя на озверевшего Декарта, который яростно осыпал его ударами.

– Что вам от нас нужно?! – рычал Декарт, не узнавая свой голос.

Остановившись, он уставился на разбитые, сочащиеся кровью губы, которые шепотом повторяли:

– Милости просим, Декарт.

– Оставьте нас в покое, – прохрипел он, вскочил и, не оглядываясь, помчался в переулок.

Декарт бежал так, будто ожидал погоню, но позади все было тихо. Рухнув на колени, он задрожал, и его начало выворачивать наизнанку. Землю заливали потоки желчи.

«Дай мне знак, Господи, что слышишь меня, что не покинул меня, – беззвучно, одними губами прошептал он. – Для меня нет цели выше».

Безвольно ссутулившись, он едва волочил ноги, и лицо его не выражало ничего. Ни единой эмоции.

Декарт чувствовал себя рыбой, угодившей в сеть. Поначалу он еще пытался вырваться из плена, но яростные метания вскоре сменились на вялые, смиренные движения плавников, означающие скорый конец.

«Я злое, никчемное существо. Я недостоин жизни».

Ощущая тяжелую пустоту, будто что-то окончательно оборвалось в нем, он сидел на коврике, на берегу за Смуглыми скалами, куда они любили ходить с Джулией.

Перед ним возвышалась статуя Маркуса.

Благодушного вида старец с черной бородкой-трапецией, с закрытыми глазами и легкой полуулыбкой. Глубокая носогубная складка. Волосы, достающие до лопаток. Он сидел в позе лотоса, лицом к океану, – руки распростерты в стороны, точно он взвешивает, удерживая в ладонях невидимые шары.

«Зачем это никому не нужное геройство, глупая война с силой, которая превышает твою в тысячи раз? Когда уже ничего не имеет смысла. Достаточно шагнуть им навстречу, и все закончится».

Океан молчал.

Впервые за его жизнь волны не пели, и не было той прекрасной музыки – только рокот, унылый, мрачный шелест волн.

Раздражающая глаза пестрая полоса пластика.

Пейзаж отражал его самого, его внутреннее состояние.

«Хорошо, если бы Создатель дал мне какой-нибудь знак, даже самый малый. Пусть разорвет небеса и пошлет мне одинокий солнечный луч. Пусть пролетающая чайка окропит меня пометом. Неважно».