Союзник - [75]

— Так мы ведь встречались. Правда, на тот момент вы были куда более обходительным. Даже помогли Бранну Киву заполучить территорию для строительства его нового отеля.

— До того момента я еще не знал, с кем имею дело, — Васильев несколько смутился, поэтому предпочел перевести тему. — И сейчас это не имеет никакого значения. Поговорим о нынешней ситуации.

— Я слушаю…

— Дело в том, Дмитрий, что народ все чаще выражает тревогу по поводу вашего интереса к «иным». Сначала вы оставляете на станции Эрика Фостера, затем — Руслана Гаврилова. А вы ведь не хуже других понимаете, настолько опасно иметь с ними дело. Это не люди, это… Это какие-то монстры, помесь человека с инопланетным уродом, которые неизвестно на что способны. Говорят, что некоторые из них настолько опасны, что могут влиять даже на мысли своих жертв.

— Куда уж им до политиков и прежних СМИ, — усмехнулся Лесков, снисходительно глядя на своего собеседника. — На фоне доблестных «слуг народа» и воинов пера и камеры полукровки представляются не опаснее новорожденных котят. Пока что мне на ум не приходит ни один «иной», который мог настраивать друг против друга целые страны. Чего не могу сказать об отдельных представителях человечества.

— Вы снова их защищаете? — Антон Викторович с отвращением поморщился. — Впрочем, раз вы такой защитник, может, именно вы выйдете сегодня на трибуну и объясните людям, почему им не стоит бояться «иных»? Давайте, Дмитрий Константинович, блесните своим остроумием, просветите «тупое стадо» своими прогрессивными речами.

В глазах Лескова промелькнуло удивление. Что-что, а выступать с «прогрессивными речами» он никогда не любил, а сейчас ему буквально бросали вызов.

— Что, на этом ваш запал закончился? — продолжал Васильев. — Хотя чему я удивляюсь? Люди вроде вас — это всего лишь фотографии со страниц журналов, которые никогда не посмеют обратиться к народу без защитной преграды печатной краски.

— Хорошо сказано. Однако я уже выступал перед людьми.

— И были освистаны!

На это Дмитрий не нашелся что ответить. В данном случае Васильев говорил правду, а Лескову оставалось лишь подписаться под своей несостоятельностью. Или же подняться на трибуну снова и доказать в том числе и себе, что у него хватит духу обратиться к толпе еще раз.

— Я выступлю, — чуть понизив голос, ответил Лесков. — Людям давно пора начать воспринимать «иных», как своих союзников. Надеюсь, сегодня они это поймут.

— Я встану в первый ряд, чтобы услышать ваше выступление, — усмехнулся Антон Викторович. — Уж будьте любезны подготовиться.

В эту минуту он мысленно ликовал. Все-таки Дмитрий был еще слишком молод, чтобы не повестись на подобную провокацию. Своим обвинением Васильев загнал его в угол, и в случае отказа Лесков бы невольно признался в своей трусости.

После ухода Антона Викторовича Дмитрий направился навестить то самое «чудовище», которое до сих пор нагоняло ужас на сотрудников госпиталя, а именно

— Руслана Гаврилова. За последнее время парень стал чувствовать себя гораздо лучше. Чешуя постепенно сошла с его лица и сохранилась лишь на месте вытекшего глаза.

Из палаты Руслана все еще не выпускали, но не потому, что беспокоились за его самочувствие, а скорее ради безопасности полукровки. Антон Викторович не солгал, сообщив о том, что люди напуганы из-за его присутствия на Спасской, и несколько солдат даже планировали расправиться с чудовищем, пока оно еще уязвимо.

Что касается самого Гаврилова, то он даже не подозревал, сколько людей его сейчас ненавидит. Его держали в неведении, и только Альберт настаивал на том, чтобы рассказать парню правду. И в первую очередь о том, что Дмитрий является бывшим «процветающим».

— Он все равно узнает, — повторял врач, обращаясь к Лескову. — И чем дольше ты будешь тянуть, тем сильнее будет его ненависть. Именно ты должен поговорить с ним, пока информация не дошла до него другими путями.

Однако Дмитрий всеми силами оттягивал этот разговор. Ему казалось, что подобное признание разом перечеркнет то доверие, за которое он боролся все эти недели. С момента, как Руслан узнал, что Лесков тоже полукровка и уж тем более детдомовец, его отношение к Диме кардинально изменилось. Образ зажравшегося богача развалился, и на его месте возник образ такого же бродячего пса, как и сам Руслан, но с тем отличием, что Лескову все же удалось выбиться в люди. Теперь парень воспринимал его чуть ли не как лучшего друга. Да, Дмитрий по-прежнему говорил по-дурацки высокопарно, но сейчас в нем прослеживалось что-то родное, близкое душе. Лесков навещал его каждый день, и парень, который все время находился в одиночестве, уже с нетерпением ждал пятнадцати минут их болтовни о детских годах. По большей части говорил Руслан. Он вспоминал свою жизнь в интернате, свои победы и проступки, свою ненависть к богатеям. Лесков слушал, кивал, изредка комментировал, опираясь на свои собственные воспоминания.

В отличие от Руслана Дмитрий скорее играл роль, нежели действительно откровенничал с этим парнем. Он быстро понял, какие струны особенно задевают Гаврилова, и теперь стремился привязать к себе этого замученного жизнью человека. Он слушал, как Руслан рассказывает о своей жене и погибшем ребенке, и подбирал нужные слова поддержки. Он улыбался на его шутки и какие-то нелепые истории из интерната и находил похожие из своей жизни. Однако каждый раз, когда Гаврилов упоминал «процветающих», Лесков заметно мрачнел. Ненависть этого парня была настолько сильной, что не нужно было быть «энергетиком», чтобы почувствовать ее.