Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину - [12]
Но для профессионального украинца у Михновского был один существенный недостаток — он постоянно опережал события и говорил сегодня то, что все остальные начнут болтать только завтра. Эту способность забежать вперед, свидетельствующую о некотором умственном превосходстве над серой массой единомышленников, другие профессиональные украинцы и не могли ему простить. На протяжении всего 1917 года киевская Центральная Рада «дружила» с петроградским Временным правительством. А Михновский уже тогда собрался отделяться и мутил воду в частях киевского гарнизона. Поэтому «свои» же Винниченко и Петлюра устроили ему командировку в действующую армию, договорившись об этом с русскими военными властями. «Вони обидва, — жаловался «ссыльный», — звернулись до командуючого тоді Київським округом Оберучева, кажучи йому, що, коли він не хоче заколоту в військових сферах, то нехай вишле Міхновського з України, і Оберучев, знісшись з Керенським, перевів мене на Румунський фронт».
Автор такой радикальной «Самостийной Украины» так и не создал собственной политической силы. Вредный характер и некоторые странности психики отпугивали от него потенциальных сторонников. Его Революционная Украинская Партия осталась в основном даже не на бумаге, а в перевозбужденном мозгу ее создателя. Партийные ряды руповцев ограничивались преимущественно личными друзьями Михновского. Как сказали бы сегодня, это была «виртуальная» партия. Ни царское правительство, ни большевики, ни националисты-конкуренты ее даже не замечали. Вершин в политической биографии Михновского было всего две. Летом 1917 года толпа дезертиров, наслушавшись его речей, объявила себя «полком гетмана Полуботко» и вышла на демонстрацию с лозунгом, на котором белым по красному было написано: «Хай живе Міхновський!». Обрадованный великий политик потом долго надоедал знакомым, рассказывая об этом доказательстве своей популярности.
А второй случай «вознесения» произошел через год. Гетман Скоропадский подбирал кандидатуру для должности премьер-министра. Никто из идейных украинцев не хотел идти к нему на службу — бывший царский генерал раздражал их. Тогда гетман вспомнил о Михновском и приказал привезти его в Киев из родного села, где тот якобы лечился от ревматизма. Но после непродолжительной беседы с отцом украинской самостийности Скоропадский пришел к выводу, что на должность главы правительства тот не тянет, и предложил ему стать просто советником. Михновский же видел себя в истории, как минимум, премьер-министром и начинать государственную службу Украине с более низких постов наотрез отказался. Мол, как можно иначе: я самостийную Украину придумал, а другие ею командовать будут?
Предложение гетмана пионер самостийности гордо отверг и после этого всю гражданскую войну прятался от всех, сбежав на самую границу своей воображаемой державы — на Кубань, откуда в хорошую погоду отчетливо видны те самые Кавказские горы, которыми должна была кончаться Украина Михновского.
Рослый, широкоплечий, с пушистыми усами, бодро торчащими в стороны, как у породистого кота, Михновский казался просто созданным для героических подвигов уровня Петра Великого. Но в реальности его преследовали одни неудачи. Даже личная жизнь не сложилась. Женщины боялись хама и не спешили связывать с ним свою судьбу. Ни одна не решилась выйти за него. Он так и остался «самостийником» во всем — одиноким и по большому счету никому, кроме себя, не нужным.
Правда, устроившись после окончания Киевского университета Святого Владимира помощником присяжного поверенного Фурмана, Михновский начал свою юридическую карьеру с того, что соблазнил его супругу. По словам той же Анны Берло, амбициозный юрист завів роман із жінкою свого патрона, підмовив її покинути чоловіка і повіз її до своїх батьків на село». Вероятно, хотел похвастаться своим успехом перед папашей-попом. Номер не удался. Старосветский батюшка не оценил вольнодумство сына, наплевавшего на Божью заповедь № 10, которая запрещала возжелать жену ближнего свого. Да и госпоже Фурман и село, и любовник с замашками просвещенного дикаря скоро надоели. Дамочка вернулась к обманутому супругу, а Михновский, потеряв работу и репутацию, сбежал от позора в Харьков, где его еще не знали.
Там, тоскуя без женского общества, адвокат-беспредельщик с горя подался «в террор». Ему взбрело в голову подорвать памятник Пушкину как символу имперского деспотизма. Подговорил знакомых юнкеров Чугуевского пехотного училища — самого раздолбайского во всей Российской империи! Недоучки взялись за дело, но заложили слишком слабый заряд. Бронзовый Александр Сергеевич устоял назло горе-подрывникам. Слегка повредить удалось только постамент. Да еще пару стекол вылетело в соседних домах.
И так вся жизнь! За что ни возьмется, все валится, горит, разлезается по швам и оборачивается не подвигом, а скандалом. Как будто Бога прогневил впавший в гордыню сын поповский.
Даже повесился Михновский только со второго раза. К пятидесяти годам жизнь ему окончательно осточертела. Уехать с Кубани в эмиграцию не удалось — на белогвардейском пароходе сепаратисту не нашлось места. Да и не ждали его в Европе. Там своих дураков не знали, куда девать. Вроде, и Первую мировую войну устроили, чтобы сократить их поголовье, ухлопали почти десять миллионов человек, а идиоты снова собирались в толпы на улицах Берлина и Рима и ходили колоннами под развевающимися знаменами, выпрашивая у Сатаны нового поводыря.
