Союз молодых - [62]

Растрепав эти списки, не гладя, из самой середины, Авилов достал наудачу один. Это был список домов и семейств заимки Веселой. Она лежала на полдороге между Средним и Нижним Колымском и попалась Авилову первая.

Он посмотрел список. Там было десять имен, но против восьми стояли черточки, и только против двух положительные крестики.

— Жителей двое, — прочитал Авилов подпись под чертою. — А куда остальные девались?

Макарьев посмотрел на него с недоумением.

— Разъехались которые.

— Митрофан Куропашка?

— Померли иные, — отозвался Архип.

— Натаха Щербатых?

— Рассыпались розно, — ответил Макарьев.

Ответы его были, как выписки из актов Московского царства. Жители померли, рассеялись, разбрелись розно.

Авилов долго молчал. Потом спросил в упор, уже не скрывая интереса.

— А какие остались живые?

— Там написано, — сказал Макарьев. — Гуляевы живые да Шкулевы.

— Не о том, — сказал Авилов. — Я спрашиваю: из девок Щербатых какие остались живые?

Макарьев поднял голову и поглядел ему прямо в глаза. Авилов выдержал его взгляд совершенно непринужденно.

«Слепая макура! — мысленно обругался Архип по собственному адресу. — Затмило глаза».

Авилов улыбался. Он не имел ничего против того, чтобы его признали. Но Макарьев был попрежнему мрачен.

— Бабушка Натаха померла у нас же в Середнем недавно, то есть летось.

Авилов ждал в молчании.

— А Дуняха, ее дочь, — продолжал Макарьев бесстрастным голосом, — потонула во льдах за нерпями, невступно лет десять… По-нашему — Дука, Дуняха…

— А мальчик? — спросил неудачливый отец. Несмотря на его самообладание, у него пересохло во рту и горько щипало в глазах. Может быть, там собирались непривычные слезы.

— Есть мальчик, — ответил Макарьев бесстрастнее, чем прежде. — Но только сейчас его нету. Тетка его, Лимпиада, есть эттока (здесь). Лимпиада, по-нашему Липка.

— Пошлите ее, — сказал Авилов с оживившимся лицом.

Липке-Лимпиаде было немного за тридцать. От мужа она овдовела и осталась с двумя дочерьми. В мужниной избушке на Верхнем Якутском Конце она бедовала, не лучше Голодного Конца. Лицом и повадкой она вышла в бабушку Натаху, свою мать. И соседи, отбросив ее мужнее прозвище Уваровых, стали называть ее по матери, Липка Щербатых. Было похоже на то, что Липка откроет новую Щербатую выть, материнскую семью, которая вместо Наташонков будет называться Липчонки.

Через десять минут Липка стояла пред Авиловым. Взгляды и одежда, далее повязка с прорезом на темени, были у ней, как у бабки Натахи, только лицо у ней было моложе и волосы черней.

— Здравствуй, Викентий! — сказала она совершенно спокойно, как будто только вчера рассталась с зятем.

Авилов даже руку протянул. Липка взяла ее, нагнулась и приложилась губами, как будто к руке архиерея. Авилов вздрогнул.

— Чего ты, дикоплешая (сумасшедшая)! — крикнул он.

— Наше дело низенькое, — ответила Липка. — Вы, господа, вы мужчины, вы русские, да бог знает кто. Мы себе девки для издевки.

— Как живете вы? — опросил Авилов обезкураженно.

— Помираем мы, — ответила Липка. — Талану у нас нет. Увезли наш талан за тридевять земель, в тридесятое царство.

— Кто еще помер?

— Зуйка да Хачирка померли, осталась я одна. — Она, очевидно, прикинула, что про Дуку и Натаху он уже слышал от других.

— Мальчик где? — спросил Авилов. — Найдите его.

— Мальчик? — спросила Лимпиада с коварной улыбкой. — Найти его не можно. Да ты не опасайся, найдется и сам в свое время. Не надо занозу искать, уколет и сама.

— Где он? — настаивал Авилов.

— Фью! — свистнула Липка в ответ. — Ищи ветра в поле. Выгнали вы его из города Середнего, вот что!

В этот вечер узнал Викентий Авилов, что сын его, тоже Викентий Авилов Второй, состоит вожаком и главой Союза молодых, а также ближайшим помощником диктатора Митьки Реброва, главного начальника колымских партизанов. Викентий Авилов Второй является завзятым противником белых и их предводителя, полковника. Викентия Авилова Первого.

XIII

По той самой дороге, по которой недавно сплывали на низ колымские максолы, отправляясь на тундру за птицею, теперь отступали они же, но в звании бездомных партизанов, не по воде, а по льду, не в лодках, а пешком, на неизменных лыжах. Скудный багаж везли немногие собаки. У максолов-партизанов не было цели и не было приюта. На прошлой неделе так шли белые. Теперь был их собственный черед, впредь до ближайшей перемены.

Спустились к низовьям, свернули к протоку, добрались до Едомы. Здесь остановились в последнем лесу. В случае нужды перед ними была тундра, сплетение водных протоков, «Горла», кишевшие рыбой озера. На тундре никто не найдет и никто не поймает.

Накопали ночлегов в лесу, наплели шалашей, обрыли землей, обваляли для тепла мокрым снегом. По единственной дороге нарубили рогатых завалов. Сами они обходили стороной, по мало заметным тропам. Но чужому, незнакомому было ни за что не пройти.

Три дружины стали тремя отдельными группами. Ребров посредине, Викеша с максолами направо и Пака с мухортой и сборной Голодной командой — налево. Вели себя группы по-разному. Пакина команда готовилась к зиме, ладила юрты и землянки, максолы искали в безжизненном зимнем лесу охоты и добычи, ставили на куропаток силья, на зайцев плашки. Добыли, положим, немного. Зато на протоке Зеленой отыскали бревенчатую сайбу-амбар, доверху наполненную рыбой. То был промысел кого-нибудь из низовских рыбаков, оставленный здесь до весны. В защиту от волков и медведей амбар был: опроушен, т. е. укреплен здоровенными бревнами, входившими в общую раму, в особые гнезда, как будто в игольные уши.