Совсем другие истории - [74]

Быть — больно, бытие никогда не оставляет вас в покое. Делай то, делай это, работай, борись, побеждай, влюбляйся, будь счастлив, ты обязан быть счастливым; жить — значит выполнять священный долг быть счастливым, если ты несчастлив — это позор. И вот ты делаешь все возможное, чтобы слушаться, и быть хорошим, и счастливым, и умным, как тебе велели, но как это сделать, когда все против тебя, когда любовь валится на голову, как кирпич с крыши, когда от каждой встречи с жизнью остаются синяки, когда ты идешь, прижимаясь к стене, чтобы не попасть под колеса кому-нибудь из этих чертовых лунатиков, а стена внезапно разваливается на кусочки — острые камни, осколки стекла, ты уже весь в порезах и кровь течет, или ты с кем — нибудь в постели и вдруг неожиданно понимаешь, какой должна быть настоящая жизнь, и это невыносимо грустно, так что остается только подобрать с пола одежду и идти вон, — слава богу, что на углу есть бар: о, что за наслаждение выпить чашечку кофе или стакан пива!

Да, конечно, выпить пива — тоже способ сделать так, чтобы у тебя все было. Ты здесь, сидишь себе и смотришь, как дышит пена, один пузырек в секунду, удар сердца, вот и одним ударом меньше, отдохновение и обещание покоя твоему усталому сердцу, все уже позади. Я помню, как бабушка, когда мы приезжали к ней в Суботицу, занавешивала острые углы мебели одеждой и убирала на чердак железный стол, чтобы мы, дети, не поранились, если во что-нибудь врежемся, бегая по дому, а еще она всегда закрывала электрические розетки. Вот оно самое, когда ты уже был, — это жить в доме без острых углов, где нельзя разбить коленку, где нет слишком ярких лампочек, которые слепят глаза, где все тихо и спокойно, вне игры, где нет никаких ловушек.

Вот, дамы и господа, что оставила нам в наследство Центральная Европа. Несгораемый шкаф, пустой, но запертый на замок, специально на случай грабителей и чтобы никто туда ничего не засунул. Пустой, ничего, что хватало бы за душу и волновало сердце, жизнь вся там, уже прожитая, в полной безопасности, надежно защищенная ото всех случайностей, не бывшая в обращении банкнота в сто крон старыми, которую положили под стекло и повесили на стенку, так что отныне и навсегда ей не страшна инфляция. В любом романе лучшая часть — это эпилог, по крайней мере с точки зрения автора. Все уже случилось, все написано, решено и разрешено, персонажи жили долго и счастливо и умерли в один день, или они уже мертвы, какая разница, все равно больше ничего не случится. Писатель держит эпилог в дрожащих руках. Перечитывает его, может быть, даже меняет слово-другое, но уже ничем не рискует.

Каждый финал — по определению счастливый, потому что это финал. Вы выходите на балкон, ветер колышет герани и анютины глазки, первая капля дождя стекает по щеке; если дождь уже льет, то можно насладиться стуком капель по подоконнику, когда он прекратится, вы пойдете прогуляться перед сном, обменяетесь парой слов с соседом на лестничной клетке, вам обоим совершенно неважно, о чем говорить, приятно просто поболтать, а из окна внизу и вдалеке видна узкая полоска моря, пылающая, словно клинок, в лучах заходящего солнца. На следующей неделе мы уезжаем во Флоренцию, говорит сосед. Отлично, я там когда-то был. И вот вы спасены от утомительного перелета, стояния в очередях, жары, толп туристов, бесконечных поисков свободного столика в ресторане. Короткая прогулка, освеженный дождем воздух, потом снова домой. Не нужно слишком напрягаться, а то расстроишься и будешь плохо спать. А бессонница, дамы и господа, поверьте мне, вещь ужасная: она сокрушает вас, душит, преследует, ходит за вами по пятам, отравляет вас — да, бессонница есть высшая форма бытия, бытие равняется бессонница, вот почему все мы должны спать. Сон — преддверие подлинного «уже было», но и это уже кое-что, вздох освобождения…

Ханиф Курейши. Наконец они встретились

Муж любовницы Моргана протянул руку.

— Ну здравствуйте в конце концов, — произнес он. — Мне понравилось, как вы стояли там, на той стороне улицы. Очень приятно, что по зрелом размышлении вы все-таки решили заговорить со мной. Присядете?

— Морган, — сказал Морган.

— Эрик.

Морган кивнул, бросил на стол ключи от машины и примостился на краешке стула.

Мужчины посмотрели друг на друга.

— Выпьете? — спросил Эрик.

Может быть… Потом.

Эрик заказал еще бутылку. Две уже стояли на столе.

— Не возражаете, если я выпью?

— Валяйте.

— Так и сделаю.

Эрик прикончил свою бутылку и поставил ее на стол, продолжая сжимать горлышко пальцами. На безымянном Морган увидел тонкое обручальное кольцо. Кэролайн всегда клала свое на блюдо, стоявшее на столе в коридоре моргановой квартиры, и забирала его, когда уходила.

— Это Морган? — спросил тогда незнакомый голос в телефонной трубке.

— Да, — отвечал Морган. — А это…

— Вы парень Кэролайн? — продолжал голос.

— Кто говорит? — поинтересовался Морган. — Кто вы?

— Человек, с которым она живет. Эрик. Ее муж. Так пойдет?

— Ага. Понятно.

— Пожалуйста, — сказал Эрик на том конце провода. — Пожалуйста, давайте встретимся. Пожалуйста.

— Зачем? Зачем вам это нужно?

— Мне нужно кое о чем вас спросить.