Совсем другая сторона - [32]

Когда я решила уходить, я просто собрала мешок, натолкав туда всякой копченой болотной твари, поменяла свою жестяную кружку (дамы были от нее в восторге) на их глиняную и подарила одной из малышек серебряное колечко, которое у меня осталось еще с той стороны.

Похоже, им нравилось украшать себя, а ведь на местных женщинах — кейях — я ни разу не видела ни колец, ни серег. Они не выразили никакого удивления по поводу моего ухода — раз я откуда-то появилась, то, совершенно естественно было, что я куда-то денусь.

Я оставила хижины за спиной — это было очень спокойное место, если только вам нравится жить на болоте, а по ночам бить багром рыбу, — и двинулась дальше в обход топей. Я старалась не углубляться в лес — от него меня отделяли густые заросли кустарников непонятного происхождения — потому что боялась натолкнуться на какой-нибудь обезумевший от ярости и страха отряд. Я до сих пор не переставала гадать — как и когда военные обнаружили Проход? Как умудрились протащить через него столько всякой техники? И что они вообще намеревались здесь делать? Как надеялись прожить в чужом мире не зная ни языка, ни обычаев?

Я не голодала, даже когда подъела все, что запасла у болотного племени — теперь я научилась разыскивать съедобные грибы и клубни.

Я больше не чувствовала себя чужой в лесу — сжилась с ним, как сживаешься с незнакомым городом после какого-то времени. Я старалась пореже жечь костры, чтобы не привлекать к себе внимания — и всегда засыпала землей и забрасывала ветками угли. Любой из местных легко догадался бы, что тут кто-то прошел, но я боялась не местных, а солдат, а среди них вряд ли бы нашелся такой уж Кожаный Чулок.

Так я пробиралась в обход болота в надежде, что рано или поздно выйду на край леса и увижу горы. Не знаю, почему это казалось мне таким важным — но до сих пор, сколько я себя помнила на этой стороне, темная гряда всегда маячила на горизонте — то у меня за спиной, то перед глазами. Река, которая бежала с гор, тоже была хорошим ориентиром — если я буду следовать речному руслу, я, рано или поздно, выйду на знакомую равнину. Я надеялась, что Кочевье уже прокатилось по ней — Хаарт говорил, что оно движется по равнине месяца три — эти три месяца уже подходили к концу. Я должна была выйти на равнину к самому началу нового сезона дождей.

Так оно и произошло. Дней через десять после того, как я оставила деревню болотных людей, я услышала ровный настойчивый гул — где-то поблизости шумела речка. Еще позавчера я поняла, что болота, наконец, кончаются — вернее, не кончаются — они будут так и тянуться до края света, — просто я обогнула их и вышла на твердую землю.

Идти стало легче, почва не поддавалась под ногами при каждом шаге, зато труднее стало отыскивать съедобные грибы и корни. Теперь оставалось надеяться только на реку — на ее текучую воду, которая прокормит. К полудню я оставила полосу кустарника, который укрывал меня с головой и оказалась над речным обрывом.

Высоким обрывом — с него было видно, как речное русло петлей сворачивает по равнине. Вода светилась мягким рассеянным светом, казалось, света в ней больше, чем в нависшем сером небе. Низина заросла тростником, я видела, как по воде расходятся круги — там играла рыба.

Спуститься оказалось несложно — я нашла пологую трещину и, упираясь подошвами в гладкий камень, съехала по ней к воде. Река была здорово холодная, но у меня уже не хватало сил на то, чтобы разжечь костер — я просто стянула сапоги и опустила в воду разбитые ноги. Я так и сидела на камне и смотрела, как вокруг щиколоток закручиваются маленькие водовороты, пока не сообразила, что уже ничего не чувствую — ноги онемели от холода. Только тогда я выбралась обратно на гальку, забилась под скалу, чтобы меня не было видно с обрыва и положила под голову заплечный мешок.

Вода шумела так ровно, так успокаивающе. На той стороне я как-то случайно попала в курортный городок. Я провела там весь день и только ночью, в гостинице услышала, как шумит стекающая с гор река — днем ее заглушали автомобили и человеческие голоса. Здесь вода была свободна шуметь, как ей вздумается, не было никого, кто захотел бы перекричать ее. Я лежала и смотрела на четкую линию гор на горизонте — самые высокие вершины были не видны, их скрывало облачное небо. Я, должно быть, задремала, глядя на горы, потому что, когда я открыла глаза — мне казалось, я сомкнула их лишь на минуту — небо уже темнело. Я разожгла костер, укрыв его в каменной пещерке, попробовала выудить из реки хоть что-нибудь толковое, но нашла всего штук пять не очень крупных ракушек. Учитывая, что у меня в мешке завалялись какие-то высохшие корешки, я решила сварить из этого добра суп, чем и занялась со всей серьезностью. Уже когда я сняла котелок с огня и погасила костер, я поняла, что темнота так и не наступила. Я заметила бы это и раньше, не возись я с огнем — река мерцала и в ее свете я видела свои руки и узоры на драном пончо, и гальку на берегу. Я подняла голову — река светилась не своим собственным светом — в ней отражалось пылающее над горами зарево.

Оно дрожало и переливалось, точно прозрачное полотнище, его складки меняли цвета — зеленый, синий, пурпурный, — потом интенсивные цвета ушли и осталось лишь ровное золотистое сияние. Оно было таким прекрасным, что хотелось на него смотреть и смотреть, потому что было ясно — такая красота продержится недолго. И действительно, где-то минут через пятнадцать оно начало меркнуть — сначала незаметно для глаза, потом все быстрее и быстрее, пока не уступило места темноте и фиолетовым фосфорическим пятнам на возбужденной сетчатке. Что бы ни происходило там, над горами, оно уже завершилось.