Современный сонник - [9]

— Фу, стыдно! Разве можно в пьяной компании о таких серьезных вещах говорить, — изрек партизан.

Путевой мастер смутился, откусил кусок огурца и старательно его жевал.

— Я вас насквозь вижу, Крупа, — без прежней уверенности сказал он.

Ильдефонс Корсак пошевелился у меня в ногах, невнятно пробормотал что-то, потом сердито рванулся, борясь с каким-то кошмарным видением, и стал перекатываться в мою сторону.

— Вам-то хорошо, — вздохнул Глувко. — А меня жена ждет. Мне надо было вернуться домой к четырем. Эх, жизнь, жизнь…

Корсак охнул и вытянулся рядом со мной, ища седой головой подушку. Я с огромным трудом перевернулся на другой бок. Перед собой в сгущавшемся мраке я видел пол с широкими щелями и кусок огурца в полукруге рассыпанных семечек. Мне показалось, что пол этот даст мне прохладу и покой. Я оттолкнулся локтем и упал на колени. Затем, превозмогая головокружение, медленно встал. За дверями веранды виднелись кусты сирени и рыжая полоса неба, освещенного солнцем, которое уже скрылось за горизонтом. Держась за стену, я прошел вдоль комнаты и ввалился в каморку, напоминавшую парник безумного садовника. В нос мне ударил горячий запах зрелых каштанов.

Мне было очень нехорошо и хотелось, чтобы вся эта канитель поскорее кончилась. В отчаянии искал я то место и то средство, которое сможет облегчить мои страдания.

Взгляд мой упал на забор, недружелюбно ощерившийся на фоне светлого неба. Еле держась на ногах, я двинулся в ту сторону. Мне мучительно хотелось запомнить эти секунды, растянувшиеся в бесконечность, чтобы знать, каков же бывает конец. Это последняя мера знания, которая потом ни на что больше не годна.

Я споткнулся в сухой траве и упал наземь с той ненужной мыслью, что от земли веет холодом — холодом, пахнущим рекой…

…Регина стояла в дверях, щурясь от солнца. Высокая, статная, она и одета была так, как одеваются где-то там, в большом мире. Однако густой слой косметики и чуть опущенные книзу уголки рта свидетельствовали, что изнутри ее неустанно точит червь сомнения. С минутку она постояла у порога, чуть-чуть покачиваясь и не открывая глаз, и можно было подумать, будто она боится проснуться.

— Здравствуйте, — сказала пани Мальвина. — Просто ужас, до чего солнце греет. Самые древние старики не помнят такой осени.

Регина вскинула тяжелые от туши ресницы, и движения ее тотчас приобрели кокетливую мягкость. Шелестя нижней юбкой, она сбежала с двух каменных ступенек и остановилась посредине двора. Перенесши тяжесть тела на левую ногу, она покачивала правой ногой, от чего ее юбка приобретала шарообразную форму.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответила она. — Действительно, прекрасная осень.

— Радоваться нечему. Яблони второй раз цветут, земляники в лесах тьма, птицы, те, что улетели, назад возвращаются. Нехорошо. Все это обязательно бедой кончится.

— Вы верите в конец света? Люди вечно что-нибудь сочиняют.

— Болтают, болтают, пока языки не устанут. А вы думаете, если конец придет, так все произойдет сразу — гром ударит, земля разверзнется? Ведь все может идти помаленьку, постепенно. Вы знаете, сколько на свете всяких несчастий, войн, пожаров, катастроф? Одному богу известно, близок ли конец.

— Я вовсе не думаю, что конец придет завтра.

Очень медленно ступая, к калитке подошел Ромусь. Он тяжело оперся локтями на зубчатый штакетник и заглянул во двор.

— Молодым море по колено, — снисходительно заметила пани Мальвина.

Регина резко вильнула бедром, прислушиваясь к стеклянному шелесту нижней юбки. Ромусь у забора переступил с ноги на ногу и громко проглотил слюну.

— А ты что торчишь у забора? — прикрикнула на него старушка. — Берись за работу и не гневи господа бога.

— Тошно мне, — ответил Ромусь и, медленно сняв с забора локти, сделал сперва один, почти незаметный, шаг, а потом и второй в сторону железнодорожных путей, за которыми отлого спускались к Соле луга с островками ольшаника.

— А у вас вчера весело было.

— Так, пустяки, — прошептала пани Корсак.

— Я поздно вернулась из Подъельняков, на танцах была. Ах, там очень мило и много молодежи, от кавалеров отбою нет, наплясалась я там за все времена и, значит, прихожу домой, а тут слышу за стеной крики, смех, песни. У вас всегда так тихо. Это что, именины, тогда извините, бога ради, я не знала…

— Так, пустяки, — повторила старушка. — Павел, наш жилец, заболел.

— Этот, мрачный такой.

— Тсс, он здесь лежит.

И она указала на меня, укрывшегося под сенью перезрелых подсолнечников. Я хотел было притвориться спящим, но ничего не получилось. Над моей головой прошелестел кокетливый припев нижней юбки.

— Живем под одной крышей и даже незнакомы.

— Угу, — простонал я.

— Неважный вид у вас. Что это вы вздумали болеть в такую чудесную погоду?

— Должно быть, съел что-то неудобоваримое, — быстро вставила пани Мальвина.

— А почему на лбу у него синяк?

— Упал, бедняжка, дурно ему стало.

Во дворе показался Ильдефонс Корсак. Он смотрел куда-то в сторону и как будто не замечал нас. Неуверенными шажками он пробежал между сарайчиками, быстро дуя в печально обвисшие усы.

— Кажется, я вас где-то видала?

Я криво улыбнулся.

— Вы не жили в Богатыне?