Современный сонник - [13]

Я смотрел на Солу, вобравшую в себя отражение неба и прибрежных деревьев. Время от времени из воды высовывалась рыба в погоне за мошкарой, и в это короткое мгновение на зеркальной глади реки тонкими колечками расходились волны.

— Вы нездешний, вам все равно, — неприязненно сказал Ромусь.

Он выплюнул зеленую водоросль и незаметно, потихоньку стал двигаться по дороге к городку.

Река бурлила между черными корнями, которые из последних сил цеплялись за берег. Косяки крошечных рыбок, побуждаемые неведомыми импульсами, зигзагами плыли по мелководью, то останавливаясь на мгновение, то внезапным рывком кидаясь в сторону. Неспокойное течение Солы разметало кленовые листья, уже окрашенные в красный цвет.

Вдруг я разглядел между водорослями непонятный, слегка поблескивающий предмет, нечто вроде лезвия ножа. Я смотрел на этот клочок света, и меня так и подмывало извлечь его из воды. Наконец, поддавшись странному любопытству и держась одной рукой за ольху, а другую вооружив можжевеловой палкой, я стал разгребать водоросли, густые, как волосы, и вытащил на берег небольшую вещицу, покрытую толстым слоем ржавчины, а может быть, ила, с поблескивающим металлическим краем.

Это был крест, по форме напоминающий русские кресты, с округлым медальоном на сплетении брусков, а на нем оттиснута голова Христа с огромными византийскими глазами. Вдоль брусков и с одной и с другой стороны виднелись надписи и обведенная рамкой дата: 1863.

Я набрал в горсть песку и потер им крест. Только тогда стали видны слова, выбитые кириллицей: «Господи, спаси люди твоя».

Мне показалось, что вслед за мной кто-то повторил эти слова. Я быстро обернулся, и по спине у меня пробежал странный холодок.

Наверху, у края незаконченной, покрытой речным песком дороги, стоял высокий черноволосый мужчина с очень темными глазами. Он улыбался, но одними только губами и не отрываясь смотрел на меня своими глубоко запавшими глазами, а я чувствовал, что у меня дрожат руки и мне, словно обручем, сдавило виски.

Я хорошо знал это лицо, я помнил его много лет, оно снилось мне по ночам, когда за окном шумел дождь и гудел ветер, когда меня неотступно преследовали кошмары.

— Это повстанческая медаль 1863 года, — сказал он. — Казаки когда-то разбили здесь последний отряд. Последнюю партию, как тогда говорили. Перед смертью повстанцы побросали в Солу все, что хотели уберечь от врага. Время от времени люди находят в реке пули, обломки оружия, примитивные печатные матрицы, части упряжи, даже пуговицы.

— Здравствуйте. — Я неуклюже поклонился. — Мне следует вам представиться.

— Я вас знаю. Предполагаю, что и вы обо мне слышали.

Я стоял в глубокой, влажной тени, а он высоко наверху; красный отблеск солнца освещал его голову и опущенные плечи.

Я с трудом удержался, чтобы не сказать ему, как хорошо я его знаю, как помню его, как не могу избавиться от мыслей о нем.

— Итак, это вы, — промолвил он.

— Я болен. Плохо себя чувствую, — тихо сказал я.

— Ведь мне от вас ничего не нужно. — Он снова улыбнулся одними губами. — А там, за торфяником, есть братская могила повстанцев. Видите, такая уж наша земля: куда ни ступишь, всюду могилы.

Я молчал.

— Вы к нам надолго? — спросил он немного погодя.

— Не знаю. Сам не знаю, я болен.

— Да, я слышал.

— Что вы слышали? — спросил я с бьющимся сердцем.

С минуту он раздумывал.

— Что вы скверно себя чувствуете.

— Люди болтают глупости. Как обычно в маленьком городке…

— Да, тот, кому плохо, ищет утешения в чужой беде.

Над моей головой сорвался с дерева лист. Он долго парил в воздухе, вращаясь вокруг своей оси, пока наконец не опустился на воду и не поплыл в темную бездну оврага. Мы оба проводили его взглядом.

— Если вам когда-либо станет скучно, так милости просим к нам. Мы живем здесь неподалеку.

— Большое спасибо. Постараюсь.

Меня удивило, почему, приглашая меня, он говорит во множественном числе — «мы».

Внезапно он повернулся и исчез за желтым горбом незаконченной дороги. Только теперь я заметил, что обеими руками сжимаю крест, с которого стекает вода. Я запихнул его за рубашку и на четвереньках, прячась в гуще зелени и задыхаясь от запаха мяты, стал карабкаться на берег.

Я снова увидел его: он поднимался по тропинке на пригорок, где стоял дом с большой крышей, а рядом — как знак неизменно добрых намерений хозяина — высилась красная рябина.

Из порыжевших кустов навстречу ему вышла худенькая женщина. Он обхватил ее рукой, и так в обнимку, они вошли в дом.

Вечером, когда пани Мальвина спустилась с крылечка, я лежал в саду, глядя в остывающее небо. Одета она была по-праздничному, глаза смотрели серьезно и строго.

— А вы не пойдете с нами молиться? — спросила она.

— Вы ведь знаете, что я неверующий.

— Мы никого не принуждаем. Но вам молитва пошла бы на пользу.

В дверях появился Ильдефонс Корсак. Он тоже собрался в дорогу. В своих огромных ладонях он держал потрепанную школьную тетрадь, в которой сосредоточился смысл всего его существования.

— Ну, пора идти, — сказала пани Мальвина.

Они пошли в направлении железной дороги, провожаемые хрупким звоном маленького монастырского колокола. Монахи прощались с уходящим днем.