Современный румынский детектив - [10]

— Но я никак в толк не возьму, на что это может вам пригодиться. Когда художник кончает с собой, причины не лежат на поверхности…

Этот мальчик и правда так наивен?

— Значит, вы имели в виду самоубийство, когда говорили о ваших подозрениях?

— Ну да, а что же еще?

— Это было убийство.

Вот теперь он поражен. Я не даю ему прийти в себя.

— Почему вы считали вероятным самоубийство?

— Н-не знаю, дайте подумать… Бред какой… трудно представить… В последние дни он был натянут как струна, мрачен. Я его таким никогда не видел. Поэтому я и подумал…

— И вы не догадывались о причинах такого его состояния?

— Как вам сказать. Пожалуй, нет…

— Гражданин Рошу, я вынужден спросить вас еще раз: почему вы отселились от Дана Сократе, а он потом откололся от вашей компании? Размолвка?

— Да нет, на размолвку не тянет… так, некоторые дискуссии.

— На какую тему?

Он молчит, потом говорит решительно:

— Могу вам сказать одно: это никак не связано с его смертью.

— Связи устанавливаю я. Так на какую тему?

— Я отказываюсь отвечать.

— Это ваше право. Но в таком случае я вынужден задать вам вопрос, которого хотел бы избежать, но на который вы не имеете права не ответить. Где вы были в пятницу вечером, между десятью и двенадцатью ночи? Имейте в виду, что желательно было бы назвать кого-нибудь, кто может подтвердить ваше алиби.

Мне самому неприятен мой голос, чужой и казенный. Этот момент допроса никогда не вызывал во мне восторга. Мирча Рошу вспыхивает.

— Уж не думаете ли вы, что это я…

— Пока что я ничего не думаю. Но учтите, что ваш отказ… Он перебивает меня:

— Ах, в пятницу? В пятницу мы с Паулом были в Констанце, во Дворце спорта. Там давали ревю «нон-стоп», последнее представление, и Паул не хотел его пропустить. Началось в девять и кончилось после полуночи.

Ничего не скажешь, алиби надежное. Хотя, если они были только вдвоем…

— Вы не встретили там знакомых?

— Как же… сколько угодно… В Констанце, в переполненном зале да не найти хотя бы двоих-троих знакомых! Тем более что мы долго торчали у входа, спрашивали лишние билетики. Могу назвать фамилии, если хотите.

Тщательно записываю фамилии с чувством полной бесполезности этого занятия, но мало ли я делал бесполезных вещей в своей жизни?

А эта девушка… гм… Виорика тоже была? Нет, она нас встречала у выхода — чтобы вместе пойти в «Казино».

— Вместе с кем?

— Ну, мы втроем: я, Паул и Виорика.

— Ага… Простите за нескромный вопрос: в каких отношениях вы с этой девушкой?

— Не понимаю, какая связь…

Подавляю вздох… Как будто бы я понимаю.

— Я вас предупредил: связи — это мое дело.

— О боже! Если это так необходимо… Ну, положим, в приятельских.

— Не в интимных?

Ответ получаю быстрее, чем ожидал:

— Нет.

Я тяжело поднимаюсь со стула.

— Пока все. Вы когда уезжаете?

— Не знаю. Надо посоветоваться с Паулом. Мы-то собирались двадцатого, вместе с Даном, но теперь… Надо, чтобы я остался?

— Это на ваше усмотрение.

Он направляется к двери. Я его останавливаю:

— Дайте мне ваш бухарестский адрес и телефон. Может быть, вы мне понадобитесь.

Он пишет адрес на листке из блокнота роскошным фломастером «Кариока». Я просто захожусь от зависти, хорошо, что он не замечает. Когда он доходит до порога, я снова его окликаю:

— Как по-вашему, кому мог мешать Дан Сократе? Он хмурит брови.

— Понятия не имею. Особенной любви к нему не испытывали, он бывал резок, эгоистичен, по пустякам впадал в амбицию… Но врагов, настоящих врагов, у него не было. Может быть, это случайный грабитель?

— Может быть, — говорю я. — Но тогда надо предположить две вещи. Во-первых, что грабитель знал заранее, что Дан Сократе или кто-нибудь другой придет в десять часов вечера в глухое место на берег моря, где даже днем мало кто ходит. А во-вторых, что грабитель полный идиот, раз он мог подумать, что человек, вышедший из дому в одной рубашке и в старых парусиновых штанах, будет иметь при себе такие деньги, на которые имеет смысл покушаться. Как вы считаете?

Он поворачивается и выходит, не отвечая. Я выкликаю имя Паула Чернеску. В полуоткрытую дверь вижу, как мужчины скрещивают взгляды. Говорить они не решаются.

Со своими сорока годами Паул Чернеску справляется блестяще. Он хорошего роста, подтянут, мускулист, серо-голубые глаза излучают теплоту и участие — даже сейчас, когда в них проглядывает тревога. Руки — в ровном золотистом загаре, о лице он, видимо, заботится особо, оно у него на редкость белое, загорел только лоб. Доктор в бежевом летнем костюме и, по случаю официального визита, при галстуке, завязанном весьма искусно. Держится уверенно — если бы не легкое дрожание рук, не знающих, что делать с сигаретой, которую он забыл погасить за дверью… Предлагаю ему сесть и пододвигаю пепельницу. Он благодарит и, не дожидаясь вопросов, первым начинает разговор несколько сдавленным от волнения голосом:

— Насколько я понимаю, с Даном что-то случилось. Иначе бы Адриана его не искала, да и вы бы им не интересовались. Его нашли? Мертвым?

Я молча наклоняю голову.

— Это не несчастный случай, правда? И он сделал это не по собственной воле…

— Ему кто-то помог, — говорю я.

Он касается пальцами лба.

— Я так и знал, что этим кончится. Вот это уже интересно.