Современный польский детектив - [16]

— Ну а пятьдесят? — Первый запрос был, очевидно, «пробным шаром». Теперь Ковальский делал конкретное предложение.

— Рушинский догадался, что и эта цена завышена.

— Не много ли, пан Ковальский? Ведь вы, в сущности, получаете деньги ни за что.

— А вот нет! За то, чтобы суда и писак не было. Вот как редактор тиснет на первой странице «Экспресса» этакую статеечку, тогда посмотрим, какой вид у них будет. В Варшаве на Воле есть еще один спец по медальончикам со святыми угодниками. Пекарняк его фамилия. Он тот час разошлет эту газетку по всем приходам Польши.— Ковальский неплохо разбирался в конкурентной борьбе изготовителей ритуальных предметов для костелов и решил использовать ее.— Ведь больше потеряет чернявая уродина, чем пятьдесят тысяч кусков. И что для нее эти деньги?

— Я еще раз повторяю, пан Ковальский, мне в данном случае сказать вам нечего. Сейчас я иду к адвокату Ресевичу и передам ему ваше предложение. Подождите меня минутку.— С этими словами Рушинский покинул свои «апартаменты».

— Слушай, Кароль,— разговор уже велся в боксе Ресевича. — У меня сейчас Ковальский. Он согласен пойти на мировую, но хочет пятьдесят тысяч.

— Спятил! — коротко, но ясно выразил свое отношение к этому предложению адвокат Ярецкой.

— А вы сколько предлагаете?

Когда я разговаривал с моей клиенткой, речь шла о десяти тысячах. Возможно, она согласится как максимум на двадцать. Но пятьдесят тысяч — это просто нахальство! Скажи ему, Метек, чтобы он выбросил эту дурь из головы.

— Ковальский не дурак,— заметил Рушинский.— Он прекрасно понимает, почему Ярецкая хочет избежать суда, и намерен использовать это.

— Тем не менее о такой сумме не может быть и речи. Я сам буду отговаривать клиентку.

— Как знаете. Я сообщу Ковальскому ваше мнение. Едва Рушинский переступил порог своего бокса, как

Ковальский спросил его:

— Ну как? Согласны?

— Нет. Они считают, что слишком много.

— Сколько же дают?

— Адвокат Ресевич говорил о десяти тысячах.

— Ну, уж нет! Пусть я ничего не получу, но они всю эту кашу будут на суде расхлебывать.

— Каково же будет ваше последнее предложение?

— Тридцать тысяч. И ни злотым меньше. Я отдаю им всю мастерскую, а они не хотят выложить даже этих нескольких тысчонок.

— Хорошо. Я еще раз попытаюсь поговорить с адвокатом Ресевичем.— С этими словами Рушппский поднялся и вышел.

— Тридцать тысяч — очень большая сумма,— сказал Ресевич. — Этот вопрос я один решить не могу. Я должен поговорить с Ярецкой. Пойду позвоню ей. Подождите меня.

Рушннский вернулся к себе:

— Нужно подождать. Ресевич ведет переговоры с Ярецкой.

Минут через пять в бокс вошел Ресевич.

— Станислав Ковальский? — Ресевпч поздоровался с наследником. — Я только что говорил с моей клиенткой. Она согласна на тридцать тысяч. А вы, пан Ковальский, должны подписать нотариальное заявление об отказе от наследства.

— Почему ж не подписать! Если денежки выложите, то подпишу что требуется.

— Следовательно, договорились. Худой мир лучше доброй ссоры.— Адвокат вдовы, в сущности, был рад, что удалось избежать процесса, который обещал быть длительным. — Что касается срока, то лучше сделать все как можно быстрее. О деталях вы договоритесь с адвокатом Рушинским. А сейчас прошу извинить меня, но я должен покинуть вас. Ничего не поделаешь — ожидает клиент.

— Мне тоже не терпится, — сказал Ковальский после ухода Ресевича. — А ведь обобрали они меня…

— Помилуйте, это ли не выгодная сделка! Тридцать тысяч — немалые деньги.

— Ладно уж, подпишу. Только чтобы и вы тоже там, у нотариуса, были. Вы все проверите. Я этой черной ведьме не верю. Как начнет своими зелеными зенками буравить, так они, помощники нотариуса, обалдеют и понапишут все, чего она захочет. Я лишь тогда поставлю свою подпись, когда они вам в руки наличные выложат. А как будем выходить из конторы, вы мне их отдадите.

— Спасибо за доверие,— усмехнулся Рушинский.

— Я о вас много хорошего слышал. Вы одного моего кореша защищали. Он мог схлопотать пять лет, а получил только полтора года. Кореш рассказывал, что вы, пан меценат, так их всех разделали в судебном зале, так им раздоказали, что и сам он начал думать, а может, и впрямь не он обчистил тот чердак на Броней…

— Припоминаю, Вавжинец Фабисяк.

— Ну, и память у вас, — просиял Станислав Ковальский.

— А теперь, когда мы покончили с делом, скажите, только без вранья, каким образом вы узнали содержание завещания Ярецкого?

— Я и сам толком не знаю, пан меценат.

— Как это так?

— А так,— начал Ковальский.— Вернулся я домой в конце мая. Жена говорит — тебе письмо. Ну, думаю, опять какая-нибудь повестка. Вечно ко мне цепляются: то на комиссию вызовут — почему, мол, не работаешь, а то снова в суд. Однако, гляжу, на этот раз что-то другое. Обычный почтовый конверт. Заказное письмо. Прочитал и вижу: кто-то разыграть меня надумал, одурачить захотел…

— Цело у вас это письмо?

— Оно со мной. — Ковальский вытащил из кармана пиджака уже изрядно замызганный конверт и подал адвокату.

Пан Ковальский!

Умер Влодзимеж Ярецкий, тот, который изготовлял предметы религиозного культа. На Хелминской, дом семнадцать. Вы знаете его, так как не раз брали у него товар. Перед смертью Ярецкий составил завещание и завещал Вам все свое состояние.