Современный кенийский детектив - [61]

Через несколько минут американец ушел. Сэм поднялся с места и молниеносно схватил стакан, из которого пил янки. Несколько посетителей заметили его маневр, но ничего не поняли. Официанты же по-прежнему дремали.

Вскоре ушли и мы с фон Шелленбергом. Я первым домчался до двери люкса и перевесил табличку "Не беспокоить" с наружной ручки на внутреннюю. Когда же в половине десятого мы собрались на экскурсию, я снова вывесил табличку, причем немец ничего не заметил.

Такси довезло нас до Национального музея; это расстояние можно было пройти пешком, не будь фон Шелленберг такой важной птицей. Ходить пешком ниже его достоинства, вот и пришлось, не торгуясь, платить изумленному водителю столько, сколько он заломил.

Снова выдался яркий солнечный день, и двор музея был запружен туристами, все прибывающими в бесконечной веренице микроавтобусов. Протолкавшись сквозь толпу, мы быстро обошли залы, почти ни к чему не выказывая интереса, — от экспоната к экспонату, подобно нищим у витрин дорогих магазинов. Хотя фон Шелленберг и задерживался порой у какого-нибудь предмета, я видел, что мысли его далеки от музейных диковинок. Меня же музеи, как и публичные библиотеки, никогда не привлекали.

Переходя от птиц к коллекции бабочек, мы столкнулись с толстым янки из отеля "Бульвар". У него в руке была до смешного миниатюрная фотокамера, и держал он ее так, будто собирался отправить в первую же урну для мусора. Быть телохранителем — нервное занятие, никогда не знаешь, откуда ждать опасности, в каком обличье явится смерть — высшее подтверждение твоей профессиональной непригодности. Увидев американца, я инстинктивно напрягся — отчего он здесь? Ощущая себя туго заведенной пружиной, я пристально следил за каждым его движением. Фон Шелленберг, однако, не обратил на янки ни малейшего внимания, просто его не заметил. Американец переминался в нерешительности, словно собираясь что-то сказать немцу, затем свернул за угол и удалился в том направлении, откуда мы пришли. Очевидно, солнце его разморило и давешнее похмелье еще не прошло.

Следит он за нами — или наша встреча случайность? Черт возьми, кто он? Вопросы эти мучили меня, пока мы не досмотрели экспозицию и не вышли на яркий солнечный свет. Экскурсия утомила меня, а фон Шелленбергу, казалось, все нипочем.

По-настоящему, однако, оживился он только в террариуме, куда мы попали, перейдя через шоссе. Немец двигался от клетки к клетке так, будто старинного друга разыскивал, точно ждал, что змеи его узнают: обветренное лицо, очки и все прочее. Они же холодно взирали на него, высовывая раздвоенные язычки в знак приветствия. И лишь когда за стеклом перед нами предстала двухметровая королевская кобра, он наконец угомонился, словно обнаружил то, что искал.

Я отстал на шаг, высматривая из-за его плеча приметную плешь американца и недоумевая, что так притягивает фон Шелленберга, богача и сноба, к этим ползучим гадам, почему он тратит на них свое драгоценное время. Я ненавидел рептилий, испытывал к ним еще большее отвращение, чем к чучелам птиц и животных. В раннем детстве меня научили убивать их без промедления.

Фон Шелленберг буквально не мог оторваться от кобры. Она медленно подняла голову и, извиваясь, поползла по стеклянной клетке. Потом улеглась, свернувшись кольцами, и ее глаза застыли на фон Шелленберге. Так они глазели друг на друга, ледяное жжение невидимыми волнами проникало сквозь стекло. Они словно вели дуэль, перестрелку.

Промышленник, медленно протянув руку, дотронулся указательным пальцем до стекла. Я стоял как вкопанный, наблюдая за ним. Прошло несколько жутковатых секунд, казалось, кобра не замечает либо не принимает вызова, но внезапно она нанесла молниеносный удар.

Я невольно зажмурился. Зрители, обступившие нас, ахнули и отпрянули назад.

Палец на стекле даже не дрогнул. Ударив в сверхпрочное стекло, королева пресмыкающихся зашаталась, точно оглушенная, казалось, ее студенистые глаза вот-вот вылезут из орбит. Потом она скользнула в дальний угол клетки и замерла там.

Фон Шелленберг, засунув руки в карманы, вразвалку направился к выходу из музея.

Я не находил слов, и без того уже мои извилины работали с предельной нагрузкой.

5

— Богатый человек не может кому-либо доверять, — негромко разглагольствовал фон Шелленберг. — Это для него непозволительная роскошь. Подлинной преданности не существует. Богатство, роскошь и власть способны вскружить голову самым набожным и праведным — тому есть множество примеров. В сердцах друзей и слуг дремлет хищный, прожорливый волк, готовый в любой момент впиться тебе в горло. Я бизнесмен, деловой человек, не считаю себя дураком и потому ни одной живой душе не верю.

Мы сидели в баре театра, где дает представления кенийский ансамбль народных танцев "Бомас". Только что артисты исполнили очередной номер и на время удалились. После посещения террариума немец все время молчал. Пообедав "У Артуро" — единственном приличном итальянском ресторане, — мы поехали на такси в театр "Бомас", чтобы полюбоваться танцами различных племен и народностей Кении. К этому времени мы послушно отсидели уже первое отделение — каждый из нас погруженный в свои мысли. И только когда объявили перерыв, разговорились. Началось с того, что я задал фон Шелленбергу давно уже занимавший меня вопрос. Сформулировал я его тщательно, так, чтобы не проскользнуло ненароком словечко "страх". Человек, способный играть в гляделки с королевской коброй, должен быть не робкого десятка.