Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - [94]

— С ума можно сойти, — заметила она как-то утром, откладывая газету, — так тут все расписали, что мне уже кажется, будто и я его видела, этого убийцу.

Энеа покачал головой.

— Чтоб его описать, нужно перо Достоевского, куда там нашим бумагомарателям! Они только и могут, что сеять панику. А между прочим, этот человек тоже заслуживает сочувствия.

— Что?! — Матильда даже всплеснула руками. — Какое сочувствие? О чем ты?..

— Перестань, мама, вот и ты не хочешь понять. Я ведь не случайно заговорил о Достоевском. Он всегда пытался разобраться в психике человеческого существа, чем бы оно себя ни запятнало.

— Значит, зверю, садисту ты сочувствуешь, а его жертвам — нет!

— Все они в каком-то смысле жертвы. А вдруг этот убийца страдает психическими расстройствами и не способен себя контролировать — как тогда? Может, он вполне порядочный человек и отец семейства…

— Нет, он живет один, — отрезала Матильда. — Иначе б его давно уже схватили. Неужели ты думаешь, что родственники смогли бы находиться рядом с таким человеком и не попытались бы как-то ему помешать?

— Один? — Энеа недоверчиво прищурился. — Ну нет, не думаю. Один он бы уже пал духом и выдал себя или повесился бы. Нет, скорее всего, он живет с матерью.

— Да какая мать выдержит такую пытку — жить рядом с чудовищем и знать, что произвела его на свет! Если б она сама на него не заявила, то как минимум умерла бы от разрыва сердца.

— Мать способна вынести все, лишь бы сыну было хорошо. Вот люди со стороны смотрят на матерей всяких неполноценных уродов и говорят, что они бы этого не вынесли. А матерей именно их несчастье делает сильными.

Матильде с трудом удавалось держать себя в руках.

— Речь совсем о другом, — заявила она. — Что же, по-твоему, у матерей нет чувства гражданского долга? Если сын устраивает резню, так ведь это на совести матери.

— Возможно. Но совесть — понятие чисто идеалистическое. Ни одна мать не заявит на собственного сына. Женщины к тому же очень боятся скандала. Ей лучше видеть сына застреленным или, скажем, умирающим от неизлечимой болезни, чем пригвожденным к позорному столбу. — Энеа еще долго разглагольствовал о матери преступника и под конец заключил: — Нет, ты не права. Мать никогда не выдаст собственного сына, даже если он убийца, — это против ее природы. Потому что, когда его арестуют, он перестанет быть таинственным чудовищем, откроются его истинные имя, лицо, биография. Газетчики начнут копаться в его прошлом, искать мотивы преступления. И поскольку эти мотивы не укладываются в рамки нормальной действительности, его запрут в сумасшедшем доме, привяжут к кровати, приговорив, таким образом, к окончательному помешательству. А разве мать пойдет на это?

Матильда слушала сына, и каждое слово точно открывало кровоточащую рану в душе. Она не могла избавиться от мысли, что Энеа говорит о себе и о ней.

— И что же тогда делать матери? — с трудом выдавила она.

— Принимать сына таким, каков он есть. Хотя бы потому, что мать чудовища и сама должна быть чудовищем.

В ту ночь Матильде приснился сон, как ее сына обступили кольцом какие-то люди, осыпая его тумаками и проклятиями. Он сумел вырваться, пустился бежать, но его настигли, и после короткой схватки он остался лежать на земле, истекая кровью. Из кармана, звякнув, выпал на асфальт скальпель.

— Тебе этого не понять, слышишь! — воскликнула Нанда, бросив быстрый взгляд на Джорджа Локриджа.

Они сидели в машине англичанина на стоянке больницы Санто-Джованни и ждали Энеа, который пошел забрать результаты анализов. Нанда жадно курила, задерживая дым в легких на несколько секунд, а после выпуская резким выдохом, отчего салон наполнялся едким туманом. Джордж немного опустил стекло, поглядел, как дым ползет в щель, и опять поднял.

— А тут и понимать нечего. Я предупреждал Энеа, что это будет продолжаться лишь до поры до времени.

— Может, заткнешься?

Мимо дверцы с трудом протиснулась женщина с большой хозяйственной сумкой. Обернулась, посмотрела на Джорджа и улыбнулась, как бы извиняясь. Англичанин выругался себе под нос.

— Ты еще ребенок, — сказал он немного погодя. — Рано или поздно встретишь какого-нибудь парня — и прощай, Энеа!

— Я сказала, замолчи!

Сзади им посигналили. Локридж взглянул в зеркало и увидел санитарную машину. Завел мотор и проехал чуть вперед, пропуская ее. Нанда открыла дверцу, чтобы выбросить окурок.

— Если хочешь знать, — заявила она, — Энеа для меня как брат. Даже больше — как отец.

Англичанин рассмеялся и закашлялся.

— Ой, только не надо мне пудрить мозги! Если бы Энеа не давал тебе денег на товар, стала бы ты с ним валандаться!

Нанда поразмыслила.

— Не знаю. Конечно, сошлась я с ним из-за денег. А теперь даже не знаю… привязалась как-то.

— Закрой дверь, холодно.

Нанда хлопнула дверцей и тут же закурила другую сигарету.

— Энеа — настоящий аристократ, — задумчиво проговорил Джордж. — Ты еще матери его не видела. — Он окинул Нанду пренебрежительным взглядом. — Я бы не хотел, чтоб ты причинила ему боль, а ты это можешь.

— Да ну тебя! Вечно ты мелешь всякую чушь.

Из-за стеклянной двери клиники показался Энеа с большим желтым конвертом в руке. Посмотрел по сторонам и нахмурился, не найдя машину на месте. Наконец отыскал и направился к ней размашистым шагом. Пальто расстегнуто, шарф сбился на сторону. Нанда вышла и пересела на заднее сиденье.