Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - [92]

Матильда вернулась в постель, в темноте облокотилась на спинку кровати орехового дерева. В горестных мыслях она потеряла счет времени, и когда на аллейке снова раздались шаги, за окном уже светало.

Энеа сразу поднялся на второй этаж, уже не заботясь о том, что наделает шума. Какой-то нетяжелый металлический предмет выскользнул у него из рук и упал на пол.

Будильник показывал только половину восьмого, а Матильда была уже одета. В восемь Энеа появился в столовой. Она взглянула и ужаснулась: воспаленные глаза, ввалившиеся щеки, сидит, тупо уставившись в чашку с молоком. За все время не произнес ни слова, лишь на пороге пробормотал что-то вроде прощания.

На сей раз она твердо решила осуществить свое намерение и подняться в комнаты над оранжереей. Она сделает это сразу после ухода Саверии, до того как сын вернется к ужину.

Комнаты над оранжереей не давали ей покоя с того дня, когда их посетили Локридж и его дружок. Наверняка, думала Матильда, тут дело нечисто. Теперь все детали обстановки приобрели в ее воображении искаженно-устрашающий вид. Стол рисовался ей длинной корабельной палубой, теряющейся в перспективе, груда книг на полках — высокой и узкой бойницей, сквозь которую Энеа пролезает с трудом; даже скопившаяся повсюду пыль представлялась липкой и противной на ощупь.

Весь день она собиралась с духом перед предстоящим вторжением. Часов около пяти Саверия, буравя ее своими черными глазками, спросила, не нужно ли чего-нибудь. Матильда велела ей сварить кофе, но даже не притронулась к нему.

Наконец она отпустила прислугу. На улице быстро темнело, как будто на мир спускалась свинцовая завеса. Матильда поднялась, заперла оба входа, причем в парадной двери оставила ключ, чтобы Энеа, если придет пораньше, не смог сразу открыть.

Затем сняла с гвоздя висевшие на буфете ключи от верхних комнат и решительно направилась по коридору к лестнице. Вставила в скважину ключ побольше; замок едва слышно щелкнул (Энеа его часто смазывал), и дверь мягко отворилась.

Так уж повелось в доме, что эта дверь всегда была заперта. Зимой — чтоб не студить помещение, весной и летом — от сквозняков. Когда же Энеа, словно огромный муравей, обосновался над оранжереей, перетащив туда все вещи, то и он не нарушил этой традиции: должно быть, оберегал свое логово от посторонних глаз.

Широкий лестничный пролет был огражден чугунной решеткой. Едва Матильда, щелкнув выключателем, зажгла хрустальную люстру, на черных перилах заиграли световые блики. Она поднялась по ступенькам к еще одной двери, над которой висела картина, изображавшая развалины замка в окружении темных, густых деревьев. Дверь Матильда отперла вторым ключом.

И вошла в кабинет Энеа.

Несмотря на то что она была в доме одна, ее не покидало чувство опасности, как будто кто-то мог внезапно напасть сзади. Поэтому она поспешила зажечь настольную лампу под абажуром из гофрированного шелка в форме цветка. Следуя за дугой света, Матильда обвела взглядом мебель, стопки книг на полках, вороха бумаги.

Энеа обставил кабинет по своему вкусу, и Матильда, как ни пыталась, не могла уловить в этом хоть какую-нибудь логику. К примеру, письменный стол напоминал прямоугольную деревенскую квашню из некрашеного дерева, и его не спасало даже то, что это пятнадцатый век. И разительным контрастом этой неуклюжей громадине было самшитовое кресло работы Андреа Брустолона с лакированными подлокотниками, напоминавшими сучковатые ветви деревьев, — их подпирали изящные фигурки амуров. Кроме кресла бумагами и книгами не был завален только антикварный столик из дуба, инкрустированного березой, на шести сужающихся кверху ножках. По рассказам, этот столик попал в дом Монтерисполи еще в начале прошлого века.

Матильда мешкала, не решаясь перевести взгляд на высокий мольберт, который, словно человеческая тень, возвышался сразу же за аркой света. В конце концов набралась смелости и подошла. Рисунок, так возмутивший ее в прошлый раз, исчез.

Вздохнув, она проследовала в мастерскую. Здесь царил идеальный порядок, как в операционной. Это впечатление дополняли ненавистные ей люминесцентные лампы на потолке. Никелированные краны мраморной раковины сверкали холодным блеском и были надежно завернуты. Многочисленные инструменты — шильца, перочинные ножи, буравчики — были аккуратно разложены рукой невидимого хирурга. Лобзики, стамески и прочие инструменты висели строго по размеру на крючках, вбитых в стену над рабочим верстаком. А его поверхность также поражала чистотой: ни стружки, ни щепок. Лишь небрежно брошенный на спинку стула бежевый бархатный халат и забытые посреди комнаты тапочки напоминали о человеческом присутствии.

Матильда зажгла свет и замерла на пороге. На самом краю верстака стояла вырезанная из красного дерева голова молодой женщины с распущенными по плечам волосами и худым страдальческим лицом. Черты были едва обозначены, а вот волосы вырезаны на удивление тщательно, точно живые. Именно по волосам и можно было судить о том, что женщина очень молода.

Пустые глазницы напомнили Матильде женскую головку Адольфа Вильда, что стояла на комоде в ее комнате. Но если та женщина была изображена смеющейся, то лицо, вырезанное Энеа, казалось, искажено предсмертным криком.