Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - [103]

В эти серые зимние дни она часами сидела в кабинете Нанни, глядя в окно. Голые ветви деревьев почему-то напомнили ей растопыренные пальцы. Сколько их? Один раз она насчитала веток на десять рук, потом — на двенадцать. Надо будет пересчитать и удостовериться. Она перестала подходить к телефону и отдавать ежедневные распоряжения Саверии: пусть сама решает, что делать и что покупать.

Несколько дней подряд заходила Каламбрина. Саверия всякий раз заученно повторяла, что хозяйки нет дома. На третье утро ушей Матильды достигло возмущенное восклицание:

— Передайте синьоре, что в случае чего она знает, где меня найти!

Зато на Джорджа Локриджа эти уловки не подействовали. Он, не обращая внимания на протесты Саверии, прошел в гостиную, и все тут. Матильда опешила, увидев перед собой фигуру в старом пальто, цвета ржавчины, с обмотанным вокруг шеи шарфом из грубой деревенской шерсти. Англичанин избегал глядеть ей в глаза.

— Вот, зашел посмотреть, как вы тут поживаете.

— Благодарю за заботу, — ответила она ледяным тоном. — Мы отлично поживаем.

— Я был бы очень рад, если б и Энеа подтвердил это, — откликнулся англичанин и, не сказав более ни слова, направился к лестнице на второй этаж.

На обратном пути он даже не зашел попрощаться. Матильда только услышала скрип ступеней. С того дня англичанин стал являться к ним, как к себе домой. У нее едва не возникло подозрение, что Энеа дал ему ключи.

А с сыном продолжало твориться что-то странное. Теперь он иногда буянил по ночам, вопил, рыдал, швырял на пол вещи. Матильда, окаменев, слушала этот грохот и твердила себе, что надо наконец что-то делать.

Когда к нему входил Локридж, их голосов почти не было слышно, но временами Энеа и при нем начинал кричать и сыпать проклятьями, правда, она не могла понять, к кому они относились, только чувствовала: сын безмерно страдает и никто не в силах помочь ему в его горе.

Саверию, видимо, все это тоже очень пугало. Она старалась ходить совсем бесшумно, словно в доме покойник. А если сталкивалась с Матильдой, поспешно отступала, давая хозяйке пройти.

К ужину Энеа спускался всегда чисто выбритый и в свежей рубашке. С трудом проглатывал несколько ложек супа, потом вставал из-за стола, глядя в пустоту, бормотал «спасибо» — и бегом обратно в кабинет.

Однажды утром Матильда решилась с ним объясниться. Всю ночь она обдумывала свои реплики и перед завтраком, собравшись с духом, стала подниматься по лестнице, нарочно стуча каблуками, чтобы предупредить Энеа о своем визите. Пусть только попробует не открыть, она ему прямо скажет, что пока еще хозяйка в этом доме и никто не смеет запирать перед ней двери.

Но Энеа выглянул на лестницу еще до того, как Матильда одолела последнюю ступеньку. И сразу же закрыл за собой дверь. На нем был бархатный халат; красные, воспаленные глаза свидетельствовали о бессонной ночи.

— Извини, мама, я тебя не приглашаю, у меня там жуткий бедлам.

Они вместе спустились, но он зашел сперва в спальню — привести себя в порядок — и появился в гостиной уже в пиджаке, галстуке и белой сорочке в мелкую полоску.

Помолчали. Мать села на стул с высокой жесткой спинкой, сын примостился на краешке кресла. Он заговорил первый, как-то тихо и покорно, что было совсем на него не похоже:

— Могу представить, как нелегко тебе досталось из-за меня. Поверь, мама, я иначе не мог. — Он посмотрел на нее умоляюще и добавил: — Я дошел до точки.

Матильда стиснула зубы, словно сдерживая внезапно подступившее волнение.

Еще никогда она не видела его таким усталым и подавленным. Кожа на веках стала совсем дряблой, вокруг рта залегли морщины, спина сгорбилась. Он безвольно свесил руки между колен и выглядел так жалко, будто уже не мог более нести свалившееся на него бремя.

— Мне плохо, — продолжал Энеа, не сводя с нее глаз. — В последнее время у меня постоянно кружится голова, дрожат руки и я весь обливаюсь потом. — Он на секунду прикрыл глаза. — Ты не подумай, я не пытаюсь вызвать жалость к себе. И если заставляю тебя страдать, то это не нарочно… Просто мне действительно плохо.

Матильде вдруг показалось, что перед ней сидит взрослый, пятидесятилетний ребенок, остро нуждающийся в ее помощи.

— Скажи, ведь ты больше любил отца, чем меня, правда? — с усилием выговорила она.

Энеа подался вперед, силясь понять. Он явно не ожидал такого странного вопроса и потому ответил не сразу:

— Это разные чувства, тут нельзя сравнивать. — Он помолчал и почти перешел на шепот: — Любить можно по-разному.

— Я всегда любила одинаково, — возразила Матильда. — И тебя и твоего отца я люблю больше жизни и не знаю, что значит любить по-другому.

Она привстала, погладила его по волосам, отметив, что они влажные от пота.

— Пойди прими душ. Я буду ждать тебя в столовой.

Энеа удержал ее за руку.

— Даже если б нам удалось начать все сначала, все равно это была бы не жизнь. Ты так не думаешь?

Матильда долго смотрела на него, тщательно взвешивая в уме каждое слово.

— Это наша жизнь, какой бы она ни была. А ты можешь предложить другую?

Саверия удовлетворенно улыбнулась, увидев их вместе, и подала к столу кувшин апельсинового сока и корзинку с яблоками, к которым ни мать, ни сын не притронулись. За кофе они оба почувствовали, что им больше нечего сказать друг другу.