Современный болгарский детектив - [208]

Все это так естественно, что дальше некуда, хотя смею полагать, что вы мне не верите. Вы мне позволите закурить? Цветана передала еще один блок «Мальборо»; она с трогательной заботой печется обо мне, заверяет, что все между нами останется по-прежнему, и обещает меня ждать. Обещать кому-то будущность — значит обманывать, превращать свой сиюминутный каприз (а любовь, гражданин следователь, своего рода каприз) в чью-то надежду. Мы отстаиваем свои чувства лишь в экстремальной ситуации, в противном случае они становятся бременем. Но я стреляный воробей, рассчитываю только на себя, не завишу от чужих прихотей, и, если мне удается добиться счастья, это моя личная победа.   Я   п р е д п о ч и т а ю   с ч а с т ь ю   у д о в о л ь с т в и я  —   о н и   б о л е е   ч и с т ы! Если мое счастье всегда кого-то угнетает, то удовольствия никого не ущемляют, и они, безусловно, по-настоящему нравственны.

А сейчас я готов ответить на заданный вами вопрос, повторив отчасти то, что уже сказал. Для меня деньги заключают в себе скрытую силу, они символ завоеванной свободы, но я смог завладеть ими лишь ценой преступления. Мне никуда не уйти от своего позора, а за свое деяние, что вы так презираете... я, естественно, скоро поплачусь. Я проживу остаток жизни, подобно Эдипу, немощным слепцом, дабы проникнуть в тайник содеянного. Я ни о чем не жалею, кроме неповторимого самозабвения.

Я чувствую, вы снова мне не верите. Но не кажется ли вам, гражданин Евтимов, что, если ты живешь в Болгарии, все одно, сколько ты имеешь — тридцать семь или сто семьдесят тысяч долларов! Добытые незаконным путем, они останутся без применения. Тогда почему, по-вашему, я, человек, обладающий интеллигентностью и, я бы сказал, проницательным умом, не остановился на безобидных тридцати семи тысячах? Почему с каждым днем я все больше подвергал себя опасности быть разоблаченным и наказанным, хотя я имел все, что могло бы превратить мою уютную жизнь в роскошную? Я жаждал реализовать себя, гражданин Евтимов, и сделать свою жизнь праздником.

6

Голос у него был своеобразный, красивый, как и все в нем. Он убаюкивал меня, удалялся, вызывал во мне и доверие, и ненависть, и снова убаюкивал. Я представил себе, что Искренов думает обо мне, о моем мрачном костюме и карикатурной старомодности, о моей холодной учтивости и умении слушать. Ему удалось вывести меня из себя, потому что он был переполнен состраданием ко мне. Он говорил правду, делал это с удовольствием и с удовольствием меня унижал. Я нажал на кнопку магнитофона, и мы погрузились в молчание.

— Вы утверждаете, что размеры предлагаемых взяток вас не интересовали, что к деньгам, которые вам достались незаконным путем, вы имели особый интерес. Тогда почему, после того как вы были арестованы и изобличены, а ваша вина доказана, вы продолжали умалчивать о тайнике, в котором прятали валюту и золотые монеты? Ведь их «предназначение», как вы выразились, вас уже не интересовало. У вас отняли заманчивую свободу; так почему вы утаили об этом мертвом капитале? Вам нечего сказать, Искренов.

Его губы дрогнули, лицо слегка порозовело, он хотел было мне возразить, но я грубо его остановил:

— Ваша философия любопытна и назидательна, но сейчас мне нужна конкретность. Да, кстати, известно ли вам, как меня здесь зовут?

— Что? Я вас не понял.

— Известно ли вам, какое прозвище мне дали мои коллеги?

— Нет, гражданин Евтимов, я не имел такой чести и удовольствия...

— Гончая. Меня тут называют Гончей!

Он был умен и сразу все понял. И впервые испугался! Я улыбнулся...

7

Я отдернул шторы. Послеобеденное солнце, подобно прожектору, осветило кабинет, на столе обозначились темные квадраты от решеток, и я словно попал в тиски обыденщины. Мне почему-то представилось, что Искренов на свободе, а я — подследственный. Сейчас я хотел видеть его при свете, наблюдать за каждым его жестом, следить за выражением холодных бегающих глаз. Я снял пиджак, включил магнитофон и расположился поудобнее. Своим молчанием я давал понять, что с нашим странным доверием и ложным взаимопониманием покончено и нам нужно поставить крест на предыдущих беседах, на умении Искренова пустословить, облекать мысли пышными, замысловатыми фразами и таким образом уходить от истинных показаний. Язва, слава богу, притихла, я был бодр и ощущал себя гончей, которую три месяца держали на цепи. Я выждал, пока Искренов закурит новую сигарету, затянется и выпустит дым с элегантной небрежностью.

— Камен Искренов, — тихо произнес я, — вам предъявляется обвинение в убийстве!

Его глаза на мгновение сузились, но он остался спокойным и не подал виду, что задет за живое. Искренов взглянул на меня с нескрываемым любопытством, и на его лице появилась презрительная улыбка.

— И кого я имел неосторожность отправить на тот свет?

— Павла Безинского, — ответил я. — Только не говорите, что он был вашим близким другом и что вы его любили как сына. Я все равно не поверю.

— Покер был подлец, но это еще не основание посягать на его жизнь. Чтобы убить человека, нужно иметь серьезные мотивы.

— Прежде всего, Безинский знал многое о вас — я имею в виду вашу активную деятельность вне службы. Думаю, он пытался вас шантажировать, ну, скажем, пригрозил, что заявит на вас в милицию. Пока вы наслаждались Лепой Бреной, виртуоз-жестянщик Чешмеджиев услышал довольно любопытный ваш разговор с Безинским, а остальные свидетели подтверждают возросшую между вами вражду. Далее, Покер был любовником вашей жены и довольно бесцеремонно обхаживал вашу дочь. Как понимаете, мотивов для преднамеренного убийства более чем достаточно.