Современные польские повести - [55]

— Альпы красивы, — неожиданно произнесла Леонтина.

Я удивился и как бы пришел в себя.

— Простите?

— Не правда ли, Альпы красивы? И вообще мир вокруг так прекрасен. Разве не поразительно, что и здесь, у них, мир тоже может быть прекрасным?

— Извините?

Мне как-то все не удавалось настроиться на ее волну. Она вовсе не собиралась издеваться надо мной, но подавляла своей красотой да вдобавок еще подхлестывала меня своими рассуждениями о прекрасном, что вместе взятое, возможно, было даже хуже издевок.

Но разве те, что обвиняют других в разного рода свинствах, способны понять, какие муки терпит их ближний — свинья, пока эти нравственные муки не приведут его к открытию высвобождающейся силы, животворного скрытого источника. Суть этого открытия — осознание простой истины: то, что недотепы и баловни судьбы называют свинством, — это всего-навсего возмещение обид, возникших по возмутительной небрежности и рассеянности Верховного Управляющего. Итак, я страдал, а она не обращала внимания ни на меня, ни на мои муки и говорила как будто мне, но так, словно меня вовсе здесь и не было.

— Я всегда мечтала познакомиться с Польшей и поляками. Альпы красивы, но Татры наверняка еще прекраснее. Здесь красиво, и на земле вообще немало красивейших мест. Но несомненно, несомненно нигде нет такой красоты, как в Польше. Мы не знакомы, и я долго ходила вокруг да около, прежде чем набралась смелости подойти к вам и заговорить. Хотя я и не знаю вас, но питаю к вам чувство восхищения и уважения. Я питаю к вам эти чувства, потому что вы поляк, представитель того великолепного, прекрасного народа, который первым оказал Гитлеру сопротивление своим мужеством, дав пример остальному миру.

Красиво! Но все это не имело прямого отношения ко мне, я мог в лучшем случае чувствовать то же, что чувствует вдова, которая принимает посмертные почести, воздаваемые ее покойнику мужу, и о которой напрочь забывают по окончании траурной церемонии. Мне все это было ни к чему, и я наливался злостью. Но постепенно в голове у меня прояснилось, и я стал кое о чем догадываться, хотя и сам еще не знал о чем. Я все внимательнее вслушивался в слова Леонтины и как бы взъерошивал перышки. А она продолжала:

— Польшу я полюбила еще ребенком. Каждый глубоко в душе хранит некое воспоминание о детстве. У нас в доме неизвестно откуда взялась польская книжка. Разумеется, языка я не знала, но в книге было много странных, дивных иллюстраций. Польша в моем воображении превратилась в загадочную страну, полную невыразимого очарования. Само название этой страны рождало у меня чудесные видения. Лесные холмы, ивы и заросли аира над прудом. Пруды золотисто-голубого цвета, когда в них отражается солнце, и золотисто-синего, когда в них отражается луна. Красивых девушек преследуют злые силы, девушки прячутся, ускользают от них, а бледные, благородные юноши мчатся через весь край лесистых холмов, ив, зарослей аира, чтобы защитить бедные создания и одолеть злые силы. Это наивно. Я понимаю. Но это дорого моему сердцу. А разве изображение на городских гербах всяких там кораблей, волков, сирен, а также цветов, бабочек или грифов — не наивно? Такая наивная картинка — мой герб Польши. Но теперь, когда я встретила наконец настоящего, живого поляка, я хочу низко ему поклониться, особенно в эти суровые дни.

Я испытал потрясение. В известной мере большее, нежели при бомбардировке Варшавы или когда меня били и награждали пинками офицеры с полковой кассой. Порой, когда осуществляются самые робкие наши мечты, мы теряемся, впадаем в панику и предпочли бы, чтобы реальные факты снова сокрылись в безопасном убежище мечты. Леонтина встала и поклонилась, глядя на меня с уважением и восхищением. На меня. В самом деле, на меня. Не на вдову, представляющую покойника, а на меня. И тогда я перепугался, осознав, что у меня физиономия круглая, как луна, причем совсем не та Луна, что отражается в чудесных прудах золотисто-синим сиянием, а просто лунообразная морда с таким неестественно ярким румянцем, что я даже с врачами советовался, как от него избавиться. В голове у меня был полнейший сумбур. Я совсем растерялся, но вместе с тем ощутил новое, неведомое мне чувство: гордость! И что самое удивительное, это была поразительная, как бы бескорыстная гордость. Гордость, которая соединяет в себе самые благородные чувства: нежную любовь сына к матери, жажду отдать всего себя на благо общества, готовность пожертвовать собой во имя народа и всякое другое, о чем нередко приходится читать, что видишь на картинах, в кино, в театре и слышишь в пламенных выступлениях, но с чем сам редко сталкиваешься и редко видишь наяву. Но это факт, что в тот момент все самое лучшее, благородное и бескорыстное во мне вдруг ожило и на гребне патетики вынесло меня на широкие польские просторы.

Свинства нередко начинаются с того, что человек в благородном порыве становится приверженцем справедливого и правого дела. И чем слабее его характер и воля, тем больше напряжены и благородный его порыв, и неколебимая решимость, подобно тросу, поддерживающему поврежденную бурей мачту корабля. Сразу растратив свой скудный запас благородных чувств и порывов и потом уже ничем и никак не защищенный, он низвергается в страшную бездну предательства, продажности, лжи.