Современные польские повести - [11]

«У нас уже так не говорят», — промелькнуло в голове у Игнация.

— Простите великодушно, что осмелился потревожить вас в вашем тускуле[3], куда еще знаменитый дед ваш скрывался из Парижа от суетной славы.

Подлевский произнес «Пагижа», словно мысленно переносясь туда, хотя вообще-то говорил не грассируя.

— Но мне бы очень хотелось, — продолжал он, — увидеть знаменитую картину вашего деда. Она как будто все еще находится у вас?

Пан Игнаций несколько опешил.

— Да, у меня, — сказал он. — Висит в гостиной.

Гостиной Игнаций по старой памяти называл комнату направо из сеней, рядом с его спальней.

— Присядьте, пожалуйста, — раздался сытый, звучный баритон Себастьяна.

Игнаций только сейчас заметил молодого человека и окинул его взглядом. Он был вызывающе, прямо-таки до неприличия красив.

— Тогда лучше в гостиной посидим перед картиной, — предложила Елена. — Прошу сюда!

Стройная, красивая — само очарованье, будто в волшебную страну, ввела она мужчин через сени в «гостиную», где висела чудесная эта картина.

Подлевский, однако, не присел на диван: он остановился перед картиной и воскликнул вполголоса:

— О-о-о!

Стоя рядом с Подлевским, Игнаций новыми глазами посмотрел на картину. Взгляд его приковался к вороному коню в лучах закатного солнца, и фигурка голого мальчика внезапно исполнилась смысла.

— Картина действительно замечательная, — сказал гость из Швейцарии, — и по размеру больше, чем я полагал.

— Ценность картины определяется не размером, — заметил Игнаций.

— Ну, не скажите, — счел нужным вмешаться Себастьян. — И обратите внимание на лошадей: как выписана шерсть! — Это уже относилось к Подлевскому.

Игнация покоробило от этих слов. А Елена одобрительно посмотрела на писаного красавца и улыбнулась.

«Черт побери! — выругался мысленно Игнаций. — Для этакого ничтожества… куска мяса, и такая улыбка… А, черт!»

— Видите ли, — начал Подлевский, — я хочу купить эту картину и передать в дар музею в Познани. У них там картинная галерея не слишком богатая, а полотен вашего деда и вовсе нет.

Игнаций случайно взглянул на росшие под окном кусты. Из них выглядывал Михал и делал ему какие-то таинственные знаки. В ответ Игнаций только пожал плечами.

— Даю за картину шестьсот тысяч злотых, — сказал Подлевский.

За окном Михал левой рукой поманил Игнация, а правой отвернул полу пиджака, и оттуда выглянула внушительных размеров бутылка. Больше, чем литровая.

— Простите, — сказал Игнаций Подлевскому, — но я не намерен продавать картину.

— Но, дядюшка… — промолвила Елена.

— Восемьсот тысяч злотых, — набавил цену Подлевский.

— Сколько всего можно сделать на такие деньги! Сколько лошадей купить, отремонтировать конюшню…

— Билеку новая конюшня уже не нужна, — сказал Игнаций и снова посмотрел на кусты, где притаился Михал, по-прежнему показывая из-под полы бутылку самогона.

Себастьян счел нужным высказать свои соображения по этому поводу.

— Разрешите обратить ваше внимание на общественно полезный характер предложения пана Подлевского. Гениальная картина вашего деда останется в Польше. И в то же время для вас это выход из затруднительного материального положения.

— Но я не собираюсь продавать картину. Мне хочется сохранить ее для себя. И никаких денежных затруднений я не испытываю.

— Это своего рода эгоизм, — Подлевский улыбнулся.

Игнаций почувствовал, что его начинает бить дрожь. В результате на него напал нервный смех, и он никак не мог его унять. Он только делал незаметные знаки Михалу, чтобы тот спрятался в кустах.

— Сегодня страшная жара, — сказал он наконец. — И, казалось бы, такой пустяк, как поездка в Лодыжин, очень меня утомила.

Нервное состояние папа Игнация заметила только одна Елена. Она положила руку ему на плечо.

— Ты устал, дядя. Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — А тут еще, как на беду, заболел Билек. Обдумай предложение пана Подлевского и скажи мне. Ты ведь знаешь, я тебе добра желаю.

«При чем тут добро?» — подумал Игнаций.

— Вот и отлично, — сказал на прощанье Подлевский. — Пускай нашей посредницей будет пани Елена.

— Конечно, это самое лучшее, — уходя, обронил красавец Себастьян.

С тем они и удалились.

Елена на миг задержалась в дверях и обворожительно улыбнулась Игнацию.

«До чего же хороша!» — подумал он.

На ней было уже другое платье — длинное, из тонкой, кремового цвета материи с крупными темно-синими цветами; на подоле они сплетались сплошной каймой. И легкий сквознячок в дверях всколыхнул эту гирлянду.

— Успокойся, дядя, все будет хорошо, — промолвила она напоследок и скрылась за дверью.

Игнаций еще некоторое время смотрел на стоящих в воде лошадей. И на этот раз вытянутые в одном направлении конские шеи в глубине картины не показались ему, как бывало раньше, неким недостатком, от которого картина проигрывает, — напротив, благодаря параллельным наклонным линиям — намеренно подчеркивалась, становилась очевидной усталость лошадей.

«Бедные лошадки, как они устали!»

Он ощутил озноб, легкую дрожь, словно уже глотнул омерзительную, но столь вожделенную жидкость. И как бы захмелев немного, со слезами на глазах притронулся к картине. Полотно, с нанесенными на него красками, как и положено, на ощупь было шероховато.