Современник. Том одиннадцатый… Современник. Том двенадцатый - [5]

Вот так-то бедная Маруся, не хотевши и вспоминать про Василя, только об нем одном и думала; и хоть бы тебе на часок глазки свела! Плакала да грустила целехонькую ночь. А и длинная же у нас ночь на зеленой неделе! Вчерашняя заря еще не погаснет, а световая уже и загорается: покажется Воз[1], да уж докатившись ко всходу солнца.

Вот и теперь: только что звездочки засияли у бога милосердого на небесах, только что рассветилося, да и то не совсем ясно, а как будто сквозь серпянку – соловей затих подле своей самочки, чтобы она выспалась хорошенько, не тревожась; ветерок заснул, и ветки в садах, дремля, чуть-чуть шевелятся; только и слышно, что на плотине через спуск вода цедится и как будто кто шепотом сказку сказывает, что так и дремлется… А то везде очень тихо… Как вот недолго… звездочка покатилася… там другая… третья… и скрылись на синем небе, как в море канули, и, расставаясь с землею, немного всплакнули… Вот от их слезок пала роса на землю. Капелька ее сделала шелест в воздухе… И пробудился ветерок, да и покачал тихонько ветки в садах и лесах… Вот и попробуждалися птички-самочки, раскрыли глазки, защелкали носиками… Тут тотчас их самчики, что подле них дремали, также проснулися и с радости, что настает божий день опять и они будут с своими самочками летать, играть, любиться, и что, может, которая и яичко снесет – с такой-то радости запели свои песни, которыми и утро и вечер хвалят господа небесного, отца, милосердого как человеку, так и всякому зверю и птице, да и самой малейшей мушке, которой и глазом не усмотришь. А кому уже так выпевать, как соловей! Защебечет, защелкает, зачирикает, засвистит, затрещит… То затихнет, то как будто шепчет своей самке, как ее любит, а она ему, видно, скажет, что и она его любит, и хвалит его песни; он тут с радости вскрикнет на весь сад… А как между тем еще носиками поцелуются… тут он уже и не опомнится… прижмурится, щебечет, терещет, то как будто охрипнет, то вдруг громко вскрикнет и задребезжит так, что дух у него как будто спирается… да все же это так хорошо… что рассказать нельзя, а на душе весело!

И вся повесть состоит из таких мест. Быт сельских жителей, их нравы, обычаи, поэзия их жизни, их любовь – все это изображено так, что стоило бы более подробного рассмотрения. Взгляд автора на человеческое сердце очень прост, даже простоват; но эта простота накидная, притворная – сквозь нее проглядывает глубина и могущество мысли… Издатель «Современника» оказал своим читателям неоцененную услугу, давши им возможность насладиться этою прекрасною повестью, которая была им недоступна по причине наречия, на котором написана своим автором.

Обратимся снова к XII тому. «Отрывки из Жан-Поля», прекрасно переведенные г. Бецким, составляют живую и интересную статью. Они дают полное понятие об этом уродливом, диком гении Германии, который в своих поэтических созерцаниях то возвышался до вечных звезд поэзии, то впадал в изысканность и в совершенное безмыслие, если не в бессмыслие. Вот доказательство первого:

Когда Прометей оживотворил искрою небесного огня статую, созданную им из праха земного, разгневанный Юпитер сказал ему: «Человек, твое произведение будет умирать ежедневно, и половину своей жизни, лишенное чувства и мыслящей способности, оно будет лежать перед тобой в неподвижности, пока наконец уснет навеки». И вот новосозданный человек упадает вечером и засыпает. Однажды музы, очаровательные дочери Юпитера, находят его спящим и с любовию и сожалением смотрят на вожди, сомкнутые этою периодическою смертию ночи. «Бедное создание, – сказали они, – так же прекрасно и так же молодо, как Аполлон! Неужели, желая отдохнуть, каждый день он должен, окруженный холодными и густыми тенями орка, утрачивать небо и землю?»

«Испытаем, – сказала Каллиопа, самая смелая муза, – проникнуть в его орк и дать ему в дар прекраснейшую землю и Олимп, пока непреклонный отец со днем не возвратит ему жизни!» Божества, наделяющие счастием богов, тогда прикоснулись к смертному: величественная муза поэзии своею трубою, муза гармонии своею флейтою, Талия своим жезлом, Урания своею сферою, Эрато стрелами любви, Мельпомена своим кинжалом, и все другие музы поочередно. Мгновенно спящий труп ночи оживился: сновидение, явилось и создало вокруг него новое небо и новую землю и их принесло ему в дар. Смелые и легкие тени, порхая, окружили его очаровательными призраками жизни, и он остался среди них. Плоды превратились в пучки, пучки в цветы, а цветы принесли в свою очередь плоды. Прекрасная молодость стала еще прекраснее. Земля потеряла свою тяжесть, и легкий эфир играл на вершинах гор до захождения солнца. Игла терновника, в образе кинжала Мельпомены, прикоснулась слегка к груди человека – и его кровь превратилась в розу. Мелодические аккорды флейты внушили еще одно желание его счастию и низошли с небесных высот в глубины его сердца.

Усыпленный человек улыбнулся, как блаженный, и в то же время заплакал. Бог муз разбудил его тогда дневным светом, опасаясь, чтобы смертный не узрел бессмертных.

Мы не будем делать выписок для показания второй стороны Жан-Поля, а только спросим, что за мысль или даже что за смысл хоть вот в этих строках: «Что такое все удовольствия человека и наслаждения человека? Прекрасные прогулки на дворе темницы»? – А таких строк у Жан-Поля встречается довольно, особенно там, где желание говорить образами и символами заставляет его прибегать к натянутым сравнениям, которые он берет изо всех сфер знания – даже чистой математики.