Современная жрица Изиды - [132]

Вотъ ужь тутъ я „дѣйствую на разстояніи“! Я сижу въ Бретани, а г-жа Желиховская, доведенная до „безумія“ моими „флюидами“, проговаривается мнѣ изъ Петербурга и пополняетъ мой „багажъ“. Ну какъ же не „черная магія“ и не „заколдованныя жабы“!

Если кому придетъ охота — пусть внимательно сравнитъ XXIV главу „Изиды“ и страницы 119–127 брошюры. Изъ этого сравненія будетъ ясно, что г-жа Желиховская только ухватилась теперь за свое, произведенное моими чарами, безуміе какъ за единственную соломенку спасенія. Въ дѣйствительности же она поступала тогда въ здравомъ разумѣ и полной памяти.

О томъ, какъ вѣрно передаются мои faits et gestes того времени можно судить по такому обращику: на 109 стр. брошюры говорится, что я во пріѣздѣ въ Петербургъ (начало октября 1885 г.) „не только вѣрилъ возможности существованія махатмъ; но и ждалъ отъ нихъ благостыни (какой?!)“. А на страницѣ 119: „Тутъ впервые (это относится къ тѣмъ же днямъ, къ моему пріѣзду въ Петербургъ 1-го октября (стараго стиля) 1885 г.) стали мы слышать отъ него сомнительные, даже недружелюбные отзывы о сестрѣ моей и ея дѣлѣ“. — Гдѣ же тутъ правда? этого не разберетъ и самъ мудрый Кутъ-Хуми!.

Однако и по толкованіямъ г-жи Желиховской выходитъ, что я заколдовалъ ее и привелъ въ безуміе и раздраженіе, во время котораго она давала мнѣ свои показанія о Блаватской „въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смыслѣ“, — лишь зимою 1885–1886 года. Въ началѣ же лѣта 1884 г., въ Парижѣ, судя по ея словамъ, она была въ здравой памяти. Что же это такое она мнѣ говорила въ паркѣ Монсо? Она теперь восклицаетъ: „Охъ! Боже мой, какъ много лишнихъ словъ вложилъ мнѣ въ уста г-нъ Соловьевъ во время нашей прогулки по Парижу (стр. 30)“… Что я никакихъ лишнихъ словъ не вложилъ ей въ уста — да свидѣтельствуетъ ея нижеслѣдующее письмо отъ 27 октября 1884 года:

Признаніе г-жи Желвсховской о „преступленіи“.

„… Вы помните нашъ разговоръ въ parc de Monceau? Я вамъ и тогда не могла на многія i поставить точекъ, — но достаточно ихъ кажется выяснила, чтобъ вы знали, что между мной и Еленой общаго мало. Я ее люблю и жалѣю горячо. Надѣюсь что и она меня любитъ также, но… по своему. Помимо этого чувства, неоднократно склонявшаго меня къ снисхожденію и даже къ закрыванію глазъ на многое, что меня возмущало внутренно, — между нами все — рознь.

Я ѣхала къ ней, на ея сердства, поставивъ непремѣннымъ условіемъ чтобъ между нами и рѣчи не было о ея дѣлахъ и Обществѣ; впослѣдствіи это оказалось невозможнымъ: меня затянулъ общій водоворотъ и, къ крайнему сожалѣнію, я согласилась быть въ Обществѣ на столько, на сколько могла по совѣсти и религіознымъ убѣжденіямъ въ немъ состоять и даже описала то, что видѣла и слышала… Если въ мои описанія вкрались неточности, то безъ намѣренія и не по моей винѣ(?). Да дѣло не въ томъ. Елена разсердилась на меня, бросила мнѣ писать и, какъ я вижу, обвиняетъ меня въ жестокости и неблагодарности. Очень жаль! Говорю искренно: сердечно жаль нашихъ испорченныхъ быть можетъ на всегда отношеній; но даже ради нихъ я не могу пожертвовать совѣстью. Не виню ее: ей то, что она проситъ меня сдѣлать, кажется пустякомъ, мнѣ — преступленімъ! Мы разно смотримъ на вещи можетъ быть потому, что я христіанка а она… не знаю что! Она давно меня объ этомъ проситъ. Я не могу исполнить ея желанія и не хочу! потому что мало того, что считаю его для себя нечестнымъ, но и для нея гибельнымъ. Такъ же смотрѣлъ на это дѣло и покойный ***, умнѣйшій человѣкъ и величайшій христіанинъ, какого я когда либо знала. Онъ на смертномъ одрѣ своемъ умолялъ меня, не поддаваться ея просьбамъ, — объяснить ей что она самой себѣ прежде всего повредитъ. Я такъ и дѣлала много разъ — но безуспѣшно. Великая ошибка X. въ томъ, что она не знаетъ границъ своей жалости къ Еленѣ. Оттого она и говоритъ, что она одна къ ней хороша и ее любитъ. Дай Господи чтобъ эта любовь не отозвалась на обѣихъ гибельно… Подписано: „В. Желиховская“ 27 октября 1884 года“.

Вслѣдъ за кратковременнымъ увлеченіемъ, я выражалъ Блаватской, какъ словесно, такъ и письменно, свои сомнѣнія въ подлинности ѳсли не всѣхъ, то многихъ ея феноменовъ и, одновременно съ этимъ, выражалъ тѣ же сомнѣнія и неувѣренность постороннимъ серьезнымъ людямъ. Хоть и не претендуя быть „ученымъ“, я, подобно Шарлю Ришэ, и тамъ же гдѣ онъ, „искалъ — нѣтъ ли какой истины среди многихъ обмановъ“. Наконецъ такое исканіе было прямымъ моимъ дѣломъ какъ „члена Лондонскаго Общества для психическихъ изслѣдованій“. Когда мои сомнѣнія и неувѣренность перешли въ полное убѣжденіе и я получилъ, какъ необходимое подспорье, — различныя дополнительныя и документальныя свѣдѣнія, — я открылъ теософскіе обманы всѣмъ заинтересованнымъ людямъ, не убоясь, для себя лично, никакихъ непріятныхъ послѣдствій. Такой мой образъ дѣйствій, ясный и послѣдовательный, доказывается какъ моими письмами къ Блаватской, ея сестрѣ и разнымъ лицамъ, такъ и письмами ко мнѣ Блаватской, ея сестры, Шарля Ришэ и другихъ лицъ.

И вотъ, не смотря на все это, выдвигая лишь нѣсколько тамъ я сямъ надерганныхъ моихъ фразъ, смыслъ которыхъ выясняется изъ разсказанныхъ мною обстоятельствъ и прямымъ, логическимъ сопоставленіемъ съ ними моего доказаннаго образа дѣйствій, — г-жа Желиховекая осмѣливается дѣлать прозрачные намеки на то, что я былъ какъ будто сообщникомъ Бдаватской и преслѣдовалъ какія-то таинственныя, предосудительныя цѣли. Г-жа Желиховская, снова, очевидно, доведенная мною до „безумія“ или „полубезумія,“ увѣряетъ, что она и доказала бы это… да уликъ нѣтъ!..