Современная югославская повесть. 80-е годы - [18]

— Угости меня, угощу тебя! — отвечала Василия, прикрыв глаза волосами, чтобы беспристрастно провозгласить: — Это молодому господину, просим к нашему хлебу да соли!

— А это кому? — продолжал хозяин после того, как первая тарелка была поставлена перед Свиларом.

— Тебе, — говорила хозяйка, стоя у окна, — чтоб ел да пить хотел! Не в еде грех, а в деле, — добавила она со смешинкой.

— А это?

— Старому господину, чтобы помолодел! Кто не ленив пахать, тот будет богат! — отвечала Василия, и тарелка оказалась перед гусляром.

Все посмеялись, потому что хозяин по своему разумению раздавал угощение, хозяйкины прибаутки приписывая кому хотел.

— Сытый может и попоститься! — произнесла Василия и последнюю миску пододвинула к себе. Пригласила всех отведать рыбы, потому что «она наверняка здоровее тех, кто ее ест». — Пусть вино вам будет благостью. — И поставила на стол воду, чтобы разбавлять вино. — Это святая вода, — сказала Василия, — та самая, которую вместе с источником купил в тысяча сто девяносто восьмом году сам принц агиос Сабба[12]. На этой земле он и его отец строили монастыри Святой горы.

Так начался обед, во время которого Василия все смотрела в рот гостям, повторяя их движения губами, будто каждый кусок откусывала с ними сама. После обеда мужчины вышли в сад с кусочком моря, куда падали маслины, да и земля была жирной, маслянистой. Пили кофе, а стол качался, словно корабль. Хозяин вдруг отшвырнул гальку ногой, выбрал восемь черных камешков и восемь красных из «лечебного» камня. Он разложил их на клетчатой скатерти, и мужчины стали играть в «королеву». Пока играли, в сад вышла Василия, села, голубую тарелку держа в руках, а бутылку вина пристроив на коленях. Она разливала вино, а мужчины пили, не смея поставить стакан на качающийся стол. Василия старательно мыла в тарелке мелкие монеты, заработанные в последние дни.

— Вы, верно, думаете, — обратилась она к Свилару, — что играете с моим мужем в «королеву». А мы так не думаем. Прежде чем играть, мы наделяем камешки нашими семейными именами. Поэтому королева и камешки играют вместо нас, выигрывая и проигрывая. Камешек, против которого вы сейчас ставите, — это Адам — так звали моего отца, а королеве муж наверняка дал имя своей покойной матери. Хорошо, если б и вы дали имена своим камешкам. Сил бы у вас прибавилось.

— Майор Коста Свилар выигрывает! — весело воскликнул Атанасие, поняв смысл игры и беря выигранную драхму.

— Выиграли не вы, а он, поэтому купите на эти деньги что-нибудь для него.

— Разве мертвым что-нибудь нужно?

— Вы еще спрашиваете? А идете на Святую гору, — укорила Василия и спросила: — А ваш отец умер?

И Свилар поведал о цели своего путешествия, спросил, не слышали ли они о его отце.

— Погодите, погодите! — вскричала Василия; волосы ее развязались и накрыли стакан с вином. — Вы мне напомнили случай, который куда больше связан с вашей историей, чем это может показаться. Во время войны к нам в корчму (тогда долго стояла страшная жара) зашли какие-то оборванцы. Видно было, что их грязь замешана на крови. Они выдавали себя за немых, может, на самом деле были немыми. Один был высокий такой. Помню, сразу приметил, что ключ от дома мы оставляем за притолокой над дверью. «Слишком силен ты, чтобы зубами собирать ежевику и ходить без пуговиц», — подумала я, разглядев незнакомца. И еще заметила, что ночью он не ходил по нужде, это чтоб не заснуть и быть начеку. Я подошла к нему, когда он улегся, и пригрозила, что выдам, если не скажет, кто он. Сначала он упирался, а потом согласился пойти со мной. Я заставила его вымыться, натереться маслом, побрила его и дала белье для него и его товарищей. Он оказался офицером разгромленной королевской армии Югославии. Я рассказываю не потому, что думаю: тот человек, мол, был вашим отцом. Кто может такое утверждать? Но этот случай показывает, что такое бывало. Думаю, вам важно услышать, куда они потом делись… Все трое заклинали меня не выдавать их немцам и проводить до границы Святой горы. Уговорились, что утром я провожу их и покажу дорогу. Но именно утром они устроили такое, что могло им стоить головы. Вошли в нашу церковь, где шла заутреня и народу было ровно сельдей в бочке. Стоя вместе со всеми в мареве свечей, они слушали службу на греческом языке. И хотя открыть перед огромной толпой свое негреческое происхождение и сербский язык было равносильно самоубийству, один из них, видно старший по званию, не смог одолеть искушения. Он подал красивый голос, от которого свечи погасли и повеяло чужим духом. Поскольку певший стоял у дверей, всем показалось, что церковь построена не там, где положено, — его голос поднимался не вверх, а шел чуть в сторону. «Церковь бы нужно подвинуть», — словно подумали все. Так поселяне узнали, что на заутрене кто-то пел по-сербски, а я поскорее отвела всех троих к холмам Афона, боясь, как бы кто не донес оккупационным властям. Дальше идти не посмела — женщинам вход в Хиландар запрещен, и я там никогда не была. Там нет могилы старше трех лет и нет юноши моложе восемнадцати. Кости мертвых на третий год омывают вином, переносят в склеп, и могилы пустеют. На лбу черепа карандашом выводят имя усопшего. Ни одна женщина там не похоронена. Нет там и живых существ женского рода, кроме птиц и растений. Нет сыра, яиц, молока — тысячу лет туда не ступала нога курицы, коровы или кобылы. Мяса там не едят, рыбу — только по воскресеньям и праздникам, а хлеб пекут раз в месяц, и он у них никогда не бывает мягким. За тысячу лет, как существует Святая гора, на ее землю только однажды ступила нога женщины. В тысяча триста сорок седьмом году царь и басилевс Стефан Душан посетил Святую гору, которая в ту пору входила в его царство. Оделяя по пути своего следования золотой и серебряной посудой, конями, одеждой, селами и земельными угодьями, дарственными письмами и грамотами, он достиг монастыря Хиландар, основанного его династией, с собой царь взял свою супругу Елену. Но находилась она там не как супруга, а как императрица и жена басилевса…