Современная югославская повесть. 70-е годы - [166]

— Видите это поле? — крикнул он им. — Бегите к лесу. Бегите пригнувшись. Они будут стрелять, а вы все равно бегите. За мной! — И Срмен Чадловский побежал. Он слышал за собой топот множества ног, слышал тяжкое дыхание людей и радовался тому, что не стреляют. Срмен бежал впереди с винтовкой в руке, готовый ответить на огонь.

Первые выстрелы раздались, когда они пробежали полпути. Стреляли из леса, поле огласилось криками и визгом. Срмен знал, что будут остервенело стрелять, знал, что без жертв не обойтись, и тем не менее каждый вскрик больно отзывался в его сердце. Но останавливаться нельзя. Он верно рассчитал: там, где лес пореже, засады нет. Здесь, конечно, тоже стреляют, но не так, как наверху. Вдруг Срмен увидел, как над землей поднялись две фигуры и стали почти в упор стрелять по бегущим. Срмен вскинул винтовку и трижды нажал на спуск. Стрелявший упал, но второй продолжал стрелять. Срмен снова поднял винтовку и не удержал — такой она стала тяжелой. Острой болью обожгло живот, руки повисли как плети, и он упал, но у него хватило еще сил подняться на колени. Колонна приостановилась. Шедший рядом с ним мужчина склонился над ним, но Срмен закричал изо всех сил:

— Бегите, бегите!

Мужчина побежал, остальные бросились за ним. Срмен опустил голову и сцепил зубы: боль от живота расползлась по всему телу, разнося сухой, колючий жар. Люди бежали, задевая его и переступая через него, а он только шептал:

— Бегите, бегите!

Как долго они бегут! Сердце его вздрагивало каждый раз вместе с глухими ударами падавших тел.

Баллист без передышки стрелял по крестьянам, испытывая мрачное удовольствие, когда кто-нибудь падал. Но не сразить ему всех. Бегущие люди уже совсем близко, и он не успевает зарядить винтовку. Влекомые жаждою жизни, люди надвигаются на него, сбивают с ног и, перекатившись через него вздыбленной волной, яростно набрасываются на других. Разъяренные люди бьют, душат, норовя разорвать на части, мстя за все — за убитых, за свои сожженные дома, за истребленную скотину, за почерневшее в дыму пожаров солнце и за это святое воскресенье, омраченное смертью и печалью. А когда из-за деревьев раздались выстрелы, люди, подхватив вражеское оружие, устремились в гущу леса.

Срмен видел, как крестьяне добежали до лесной прогалины. Отчего они замешкались? Он обернулся — с десяток трупов отмечали путь, пройденный людьми. Близ него лежала женщина с детьми. Боль уже заполнила тело. Видно, и ему лежать на этом поле. Клубы дыма скрыли солнце, но Срмен знает, что оно прямо над ним. Собрав последние силы, он взял свою винтовку, поднялся и, спотыкаясь, пошел за людьми. «Там змеи, — думал он, стараясь не выронить винтовки. — Они жалят коз и иссушают жеденскую землю». И Срмен шел освободить мир от змей и прочей нечисти, так расплодившейся в последнее время.

Засевшие в лесу баллисты, словно забыв про крестьян, остервенело стреляли в партизана, вымещая на нем всю свою злобу и ярость. При каждом попадании Срмен судорожно вздрагивал, но, не сбавляя шага, все шел и шел. На нем не было живого места, весь окровавленный, он держался на ногах наперекор всему. Потом он уже не мог идти, а только поворачивался навстречу пулям. А когда враги на миг остановились перевести дух и зарядить винтовки, тело Срмена медленно опустилось на землю, так медленно, словно приникало к сестринской груди.

16

«Куда они так торопятся?» — думал Душан Ункоский, равнодушно глядя на быстрые, ловкие движения. Он был так спокоен, будто петля, которую осталось только перебросить через сук тутового дерева, предназначена не для него. Человек тридцать крестьян, согнанных на церковный двор, в горестном молчании взирали на палачей. Были здесь и женщины и дети. Люди тесно жались друг к другу, как бы ища опоры и утешения. Страх прорезал на их лицах новые морщины. «Боятся, — думал Душан, — что следом за мной и их поставят на ту вон табуретку, найденную на чьем-то дворе. Что ж, умирать никому не хочется».

Как по-дурацки все вышло. Душан гнал от себя мысли, но они, как назло, не уходили.

Солнце поднялось уже высоко, было, наверное, часов восемь, когда донеслись крики — горел дом. Он кинулся на помощь, и у самого дома на него набросились четверо баллистов, скрутили ему руки и повели к сельской площади.

Душан понимал, что дело его плохо. Да и его ли только! Доне погиб, Иван сам подорвал себя, село горит — яснее ясного, что отряд разбит. Какой смысл отвечать на угрозы, уклоняться от ударов. Ему теперь все безразлично. Сначала он думал, что его станут водить по селам, показывать как живой трофей, но, увидев на церковном дворе крестьян, понял, что спектакль состоится здесь. «Расстреляют», — решил он и даже почувствовал некоторое удовлетворение — он погибнет от пули, как подобает солдату. Но когда притащили табуретку и веревку, он уже знал наверное, что его ждет.

Баллисты суетились. Но стреляли только в верхней части села. «Это Аризан поливает из пулемета», — думал Душан, радуясь тому, что сражение продолжается. Значит, не все погибли. Баллисты все подходили и, кажется, очень торопились. Душан смотрел на них: люди как люди, каких в базарные дни он видел в Тетове, но то были смирные крестьяне, продававшие творог, брынзу, перец и помидоры и любезно предлагавшие попробовать все, что было на прилавке. Теперь перед ним суетились хмурые убийцы, и в этом-то заключалось необъяснимое.